– Отряды, сосредоточенные в лесу, выйдут к реке, на исходный рубеж, послезавтра к рассвету. К тому времени, надо полагать, наши войска расширят прорыв и фашисты начнут мельтешиться в городе, грабить, бесчинствовать. Ни один живой фашист, ни одна машина не должны пройти через мост. Фашисты попытаются задержаться на ближних рубежах. Укрепления там строили наши люди, план давно у генерала Зайцева. А он человек решительный. Укрепиться им не даст. Так что будем вместе с армией брать наш родной Гронск, товарищи. Час возмездия настал!
'Эмка' генерала Зайцева, раскрашенная для маскировки желтыми и зелеными пятнами, выскочила с проселка на шоссе.
Рядом с шофером сидел радист, веснушчатый паренек с задубелыми губами. Рация стояла на его коленях, длинный эластичный ус антенны болтался за окошком. Рядом с Зайцевым - невозмутимый Синица.
– Жми, Коля, - приказал Зайцев.
Жать было трудно. По шоссе передислоцировалась артиллерия. Солдаты в пропыленных, пропотевших гимнастерках, с серыми от пыли и копоти лицами дремали на лафетах, на тягачах, даже те, что шли рядом, умудрялись спать на ходу. Они славно поработали, расчищая плацдарм для прорыва, и теперь втягивались в прорыв, чтобы снова нанести огневой удар по противнику там, где он не ждет. Генерал Зайцев набрался премудрости на войне, считал, что маневренность чуть не удваивает войска. Особенно маневренность танков и артиллерии. О самоходках и 'катюшах' и говорить нечего. Обеспечили прорыв - слава! И вперед, не мешкая. Круши тылы, не давай врагу передышки!
'Эмка', беспрестанно гудя, мчалась вдоль колонны. В небе проревела группа штурмовиков. Зайцев взглянул на часы.
– Отмеряют, как в аптеке, товарищ генерал, - сказал Синица.
– Точно.
– Поспали бы… Третьи сутки не спавши.
– А ты мне, Синичка, нос платочком утри, - засмеялся генерал. - Страсть люблю, когда мне нос платочком утирают.
– Я дело говорю, - обиделся Синица.
– И я - дело. Стой, Коля!
Противно завизжали тормоза, машину занесло. Зайцев знал Колину лихость.
– Вывалить хочешь?
– Никак нет, товарищ генерал. Все как приказали.
Зайцев проворно открыл дверцу, выскочил из машины.
Ехавший на подножке грузовика командир артполка майор Макаров, увидев генерала, спрыгнул с подножки, козырнул лихо:
– Товарищ генерал, артполк согласно приказа меняет позицию.
– Молодцы, артиллеристы, не подвели, дали фрицам прикурить!
– Так точно, товарищ генерал! - Макаров улыбнулся одними глазами, опухшими от бессонницы и жаркой работы.
– Ты чего ж на подножке, Макаров?
– Задремать боюсь. А тут ветерком продувает.
– А ты сосни. Мне вон Синица тоже спать приказывает. - Генерал кивнул на неотступно следующего адъютанта.
– В Гронске отоспимся, товарищ генерал.
– И то верно. Хороший город Гронск. - Глаза Зайцева сузились. - Мы из него три года назад в ночь уходили, кровью умывшись. Мы его и возьмем. Долг платежом красен. - Он протянул руку. - Успеха, Макаров.
– И вам, товарищ генерал.
Зайцев влез в свой 'виллис'.
– Давай, Коля.
Радист обернулся, протянул генералу наушники и микрофон.
– Первый, товарищ генерал.
– Двенадцатый слушает… В дороге, товарищ первый…
Справа и слева от шоссе еще дымились сожженные фашистские танки, докипала краска на броне. Тут и там валялись разбитые грузовики, покореженные орудия, трупы.
– Пейзажик ничего… Внушающий… Ввожу артиллерию в прорыв. Все согласно плану, товарищ первый. До встречи в Гронске.
Командир полка майор Церцвадзе, маленький, голубоглазый, сидел в свежей воронке, перематывал портянку на левой ноге. Рядом лежали два связиста, отчаянно крутили ручки полевых телефонов, орали в трубки: 'Ромашка, Ромашка, я - Роза, я Роза, как слышите?' - 'Незабудка, куда ты делась? Незабудка!' - орал другой.
– Букет моей бабушки! - сердито сказал Церцвадзе.
– Есть, товарищ майор. Незабудка на проводе.
– Как у тебя? - закричал в трубку Церцвадзе. - Дави, дорогой. Дави. Не давай им сосредоточиться для контратаки… Я тебе и так дал больше, чем соседу… Слушай, дорогой, вышиби их с этой высотки. - Рядом разорвался шальной снаряд. Майора и Лужина, сидевшего с ним рядом, осыпало комьями земли. - Стреляют немножко, - крикнул Церцвадзе в трубку. - Слушай, дорогой, у меня сегодня день рожденья. Сделай мне такой шикарный подарок. Возьми высотку. Давай, - он отдал трубку радисту.
– Ромашка, Ромашка, - долдонил осипшим голосом второй.
– Пошлите кого-нибудь по проводу. Разрешите, я сам?
– Разрешаю.
Связист ухватился рукой за провод, выскочил из воронки и побежал, пригибаясь.
Лужин улыбнулся. Каждый раз когда завязывался бой, Церцвадзе кричал своим командирам батальонов, что у него сегодня день рожденья. И требовал подарка - высотку, лесок, населенный пункт. Хотя точно не знал, когда родился. Он - беспризорник, рос в детском доме.
…Церцвадзе натянул сапог, притопнул каблуком.
– Как бой, так портянка сворачивается, понимает, что ли? - удивленно произнес он.
– Есть Ромашка, товарищ майор.
– Ага… - Он взял трубку. - Кто? А где комбат?… Ах, беда какая!… Держись, дорогой. Понимаю, дорогой. Надо. На-до! Слышал такое слово? - Церцвадзе покосился на Лужина. - Хорошо, дорогой, сейчас тебе будет резерв. Будет. Держись!… - Он сунул трубку в руку телефониста, поднялся в воронке. Крикнул: - Кто тут есть живой?
– Я, товарищ майор. Рядовой Глечиков. И вот Самсонов. Только он контуженый немного.
– Хорошо, Глечиков, на тебя смотрит весь полк. На тебя и на Самсонова. - Церцвадзе повернулся к Лужину. - Ну, капитан, приказать тебе не имею права, но прошу, как друга. Тяжело ранен комбат-три. Люди лежат под шквальным огнем. Там замечательные люди. Не пожалеешь, капитан. Как друга прошу, пожалуйста. Сам бы пошел, не имею права.
– Ладно, Церцвадзе, - Лужин встал.
– Вот спасибо, дорогой. Замечательный подарок на мой день рожденья. Армию тебе даю! Глечиков, Самсонов, с капитаном в третий батальон. На вас полк смотрит!
– Есть, - хором ответили оба солдата.
Лужин выскочил из воронки и побежал по перерытому полю. За ним бежали солдаты.
Третий батальон наступал в сторону небольшой рощицы. У немцев там минометы. С отвратительным визгом прилетали мины, рвались, подымая небольшие столбики земли, разбрасывая кругом осколки. Между залегшим батальоном и немцами возле опрокинутой повозки билась вороная лошадь, приседая при близких взрывах на задние ноги и неестественно запрокидывая голову. Видимо, ее удерживали на месте постромки. Лужин упал на землю рядом с командиром первой роты, принявшим на себя командование, незнакомым старшим лейтенантом с измученными затравленными глазами.
– Резерв привели? - спросил старший лейтенант.
– Привел. Вишь, лошадь как пугается. Постромки обрезать надо, - сказал Лужин.
