что в это лето он не успеет набрать достаточно сил, чтобы ударить. Небольшие дружины волжских и окских городов, подошедшие варяги с Ладоги и новгородцы тоже вряд ли устоят перед такой силой. Перед ними стояла задача затормозить нашествие мелкими стычками. Оттянуть время до зимы. Но тут выясняется, что Каган воевать вообще не хочет!
Тем временем Каган решил закрепить достигнутый успех и продолжил растачать милости:
– Более того, я хочу еще более убедить вас в своей искренности! Для этого я сейчас велю отойти всем моим кораблям. Вы свободны! Я уже вас простил! Простите и вы меня за Кадницы! Мы – квиты! Вы можете спокойно уходить куда угодно. И везде и всем говорите, что Великий Каган не воюет с Русью! Но предложение мое остается в силе. Если хотите – идите ко мне, гостите у меня! А хотите – идите своей дорогой!
С этими словами хазары действительно стали расцеплять общую свалку кораблей, отталкиваясь друг от друга веслами. Они ушли к ближайшему берегу и встали там. Дрейфующие по течению русы тоже причалили к небольшому островку, чтобы обдумать предложение.
Они еще не верили, что были свободны. Действительно хазары отошли на такое расстояние, что догнать уже вряд ли смогут. Что бы это значило? Хазарское коварство было известно всем. Скорее всего, они что-то задумали. Но в данной ситуации Каган не оставил себе ни одного шанса. Он действительно их отпустил. Но зачем? Просто так он этого бы никогда не сделал. Но что ему все-таки было нужно? Почему он пришел с такой большой армией и не напал? Почему не напал сразу, врасплох? Ведь он сейчас бы уже был в Киеве, оставив за собой выжженную землю, если бы действительно этого хотел. Но он не сделал этого!
Русы спорили долго и шумно. Это называлось у них – вечевать. Звучали самые разные предположения. Но все они были неубедительными. Михаил несколько раз пытался вставить свое мнение, но его шепот никто не услышал. Тем более что его не воспринимали всерьез. Он был незнакомцем, толмачом, а тут спорили бывалые, уважаемые люди. Молодые не встревали. Наконец ему удалось взять Венеславу за руку и обратить ее внимание на себя.
– Что, соколик, водички еще захотелось? – спросила она.
– Нет. Скажи воинам, что я говорить хочу. Я знаю планы Кагана.
Венеслава стала дергать отца за кольчужный ремень, но он не сразу ответил ей, увлеченно стараясь перекричать общий гвалт. Наконец он устал орать и повернулся к дочери. Она что-то сказала ему в самое ухо, и он поднялся со скамьи, достал меч и стал бить им о свой щит, прося всеобщей тишины. Постепенно русы затихли. Ратко сказал:
– Братья, любо ли вам выслушать нашего толмача, который хочет нам что-то сообщить про замыслы Кагана. Хочу сказать, что он действительно с ним много общался, пока мы были в плену. Человек он хоть и молодой, но повидал в жизни не меньше некоторых старцев. Знает науки и языки. Да и в бою не последний.
Русы закричали:
– Любо! Любо! Пусть говорит толмач!
Беловский дождался тишины и зашептал Венеславе, которая опять стала повторять его слова своим звонким голосом.
– Каган потому такой ласковый, что хочет с вами на Царьград идти!
Вече разделилось. Одни кричали: «Любо идти на Царьград!», другие возражали. Беловский продолжал.
– Ему не дружба с Русью нужна, а победа над ромеями.
– У нас с ромеями мир! – напомнил Ратко.
– У нас и с хазарами теперь мир, – возражали ему, – а будет война, если с ним не поладим!
Так продолжалось еще долго. Решить никак не могли до тех пор, пока не увидели, что хазары гонят к ним их ладьи и дракары, которые они оставили в бою. Это было всем приятно, так как отношение к своему кораблю было непростое. Корабль для руса или варяга был живым, каждый имел собственное имя, собственную историю. С ним общались, задабривали, угощали, просили и даже хоронили, когда он приходил в негодность. Хазары подогнали корабли к песчаной косе и попросили вернуть им их суда, чтобы уплыть обратно. Русы с радостью согласились. Когда они пересаживались, здороваясь и поздравляя корабли со славной битвой, они заметили, что в каждом судне стояло по паре бочек вина и множество угощений, которые тут же нашли применение.
Вече плавно
