особенным.
Он заметил, что она пристально смотрит на него.
— Мне нравится быть с тобой. И с Кори.
— Ты хорошо влияешь на него.
— Я люблю детей. У меня… — Джеймс умолк и взял бутылку. У него что? Был сын? Маленький мальчик, о котором он все еще думает каждый день? — У меня не было настоящей семьи, — сказал он вместо этого. — Я вырос в доме, где про любовь никто и не слышал, — в этом он может признаться.
Эмили обошла вокруг стола и опустилась на стул рядом с ним.
— Ты впервые упомянул свою семью.
— Говорить особенно не о чем. Моя мать была белой, мой родной отец — индейцем чироки, но мы так мало видели его, что о нем не стоит и говорить.
Поэтому мать развелась с ним и вышла замуж за белого ублюдка. Он бил меня.
— О, Джеймс!
Ее голос был полон сочувствия, но он равнодушно пожал плечами.
— Когда подрос, я стал давать ему сдачи, Джеймс взглянул на свои руки и вспомнил бурные домашние сцены. — Я ненавидел его. Когда он впервые назвал меня язычником, я чуть не убил его.
— И тогда ты сделал пирсинг?
Он кивнул.
— Я ничего не знал об индейцах, но я слышал, что некоторые из них постятся, танцуют и прокалывают себе тело, принося жертву и молясь Творцу.
Мне тоже хотелось этого, поэтому я и проткнул иголкой сосок. Мне было только четырнадцать лет, и я хотел совершить нечто духовное, то, чего отчим не смог бы отнять у меня.
— Кто рассказал тебе об индейских традициях?
— Дядя моего лучшего друга. Я дружил с мальчиком, который тоже был чироки и такой же непокорный, как я. Сначала нам было наплевать, но пришло время, когда мы решили узнать о своих предках, особенно после того, как я проколол сосок. Его дядя уважал меня за этот поступок. Он понял, почему я сделал это, — воспоминания вызвали у Джеймса улыбку, — и показал мне, как надо обработать рану и следить за тем, чтобы в нее не попала инфекция.
Эмили провела пальцем по его футболке, чувствуя кончиками пальцев колечко в его соске.
— Было больно?
— Чертовски! Ранка заживала три месяца.
— Ты был непокорным ребенком, да, Джеймс?
Он едва не рассмеялся. Первую ночь после окончания школы он ознаменовал ограблением директорского дома.
— Мать говорила, что я — дурное семя. — Ужасно, если мать говорит такое!
— Даже если это правда?
— Ты не дурное семя, — Эмили пригладила ему волосы.
Ты мой герой.
От ее слов Джеймс почувствовал гордость. И печаль. И смущение. Он уже не проблемный подросток. Он закоренелый преступник.
Проклятье! Взяв Эмили за подбородок, он поцеловал ее. Только прикасаясь к ней, он чувствует, что еще не потерял рассудок. Она помогает ему забыть прошлое.
Эмили замурлыкала, как котенок. Джеймс почувствовал на ее губах вкус чая, меда, теплого молока — всего чистого, доброго, хорошего. Откинувшись назад, он посмотрел на нее. Эмили улыбнулась ему, опьяненная его поцелуем.
Он должен сказать ей правду. Во всяком случае, хотя бы часть ее.
— Это была моя жена, Эмили.
Она очнулась.
— Что ты сказал?
— Та женщина, которая умерла от рака, была моей женой.
Наступило молчание. Джеймс мучительно ждал, пока Эмили заговорит.
— Вы были женаты? — наконец спросила она.
— Да, но не по закону. У нас была личная церемония. Мы обменялись клятвами.
— Как ее звали?
Он не мог ответить на этот вопрос, но и назвать Беверли вымышленным именем было выше его сил. Предполагается, что у Джеймса Далтона нет жены. Он уже и так нарушил правила, сообщив Эмили информацию о Риде.
— Какое это имеет значение? Ведь ее уже нет.
Как он и ожидал, Эмили не стала настаивать.
Она не могла проявить неуважение к мертвым.
— Мы были вместе всего несколько лет, — пояснил он. — Затем она стала себя плохо чувствовать, но это могло быть вызвано разными причинами.
Мысль о раке легких никогда не приходила нам в голову. Ей было чуть больше двадцати лет, и она не курила. Люди моложе сорока лет редко болеют раком легких.
— Как же это произошло? Почему она заболела?
— Я не знаю. Трудно сказать. Возможно, из-за пассивного курения. Или из-за высокого уровня радона, — Джеймс допил пиво, надеясь, что оно поможет ему смягчить бремя тягостных воспоминаний. — Считается, что курение является основной причиной рака легких, но от опухолей, вызванных радоном, ежегодно умирает не менее пятнадцати-двадцати тысяч.
— Я слышала о нем, — сказала Эмили. — Это невидимый бесцветный газ. Вроде угарного.
Джеймс кивнул, вспомнив, как она потеряла родителей.
— Только люди не умирают от радона за один день. Рак легких развивается в течение нескольких лет. — Нахмурившись, Джеймс посмотрел на бутылку. — Меня убивает то, что я курил. У жены была небольшая опухоль, а я заставлял ее вдыхать табачный дым.
— Ты же не знал, что у нее рак, Джеймс.
— Не важно. Все равно часть ответственности лежит на мне. На мне, ее отце и братьях… Мы все курили. Все, с кем она общалась, подвергали ее риску — Она давно умерла? — спросила Эмили.
— Прошел уже год.
Долгий год, наполненный одиночеством и отчаянием.
— Мне так жаль, что ты потерял ее. Теперь я понимаю, почему мое состояние беспокоит тебя, Эмили слабо улыбнулась, — и почему ты полон решимости заботиться обо мне.
— Я бы не вынес, если бы потерял и тебя тоже, признался Джеймс.
Лучи полуденного солнца пробивались сквозь жалюзи. Эмили сидела на диване рядом с Дайаной.
На кофейном столике перед ними были сэндвичи с ветчиной и сыром, чипсы и чай со льдом.
— Ты гений, Ди.
Дайана предложила не дожидаться, пока врач сообщит Эмили результаты биопсии, а самим позвонить в отделение патологии.
Дайана протянула руку за стаканом.
— Я подумала, что нам стоит попробовать. Зачем дожидаться посредника, когда можно обратиться непосредственно к источнику?
— Посредника? — Эмили рассмеялась. — Мой врач больше чем посредник.
Дайана тоже засмеялась.
— Ты же понимаешь, что я имею в виду.
Да, Эмили понимала. Известие, которое она получила, было лучше, чем выигрыш в лотерее. Она избавилась от рака. У нее нет метастазов.
— Я жду не дождусь, чтобы сказать об этом Джеймсу.
— Кстати, как у тебя дела?
— С Джеймсом?
— Ну да. Он ведь живет у тебя. Разве можно представить себе более близкие отношения?
