— Послушай, Петре, — посоветовал ему жандарм, — попроси-ка помещика, чтобы господин Женикэ взял тебя к себе в полк денщиком. Иначе сгниют твои косточки в России.
Но Петре ни о чем не хотел просить помещика. Он ушел в армию светлой, звездной ночью. Его провожала Иоана. Тогда, по дороге на станцию, он сказал ей, что любит ее и что, если она хочет, он женится на ней, когда вернется.
С тех пор прошло полтора года, но он все еще воюет. Не сгнили его косточки в России, как предвещал жандарм. Его только собирались туда послать, но тут Румыния повернула оружие против Германии.
— Эй, ты, что тут бродишь? — окликнул его часовой.
Петре вздрогнул.
— Я послан связным в батальон, но не знаю, к кому мне явиться.
— Иди сюда, к господину капитану, в штаб.
Петре вошел в помещение. В глаза ему ударил резкий свет большой электрической лампы, висящей под потолком. Дверь за ним закрылась, и Петре заметил в углу за столом офицера. Он жадно пил из кружки. На столе стояла наполовину пустая бутылка рому.
— Здравия желаю, господин капитан. Солдат Станку…
— Добро пожаловать, Петре, садись, — перебил его офицер, продолжая пить.
Петре не верил своим ушам. Офицер знает его имя?! Нет, это невозможно. Вероятно, офицер спутал его с кем-то другим. Может быть, ром виноват в этом?
— Садись на стул, солдат, слышишь? Ты что, не узнаешь меня?
Петре вздрогнул. Это был Женикэ, сын помещика.
— Сл-у-у-ш-ш-шаюсь, господин капитан! К-как я м-мог в-вас н-не узнать? Но-о-о я н-не з-з-знал, что в-вы в б-ба-атальон-не.
— А я, как видишь, знал о тебе. А когда знаешь, что здесь, у черта на куличках, твой односельчанин, то чувствуешь себя как дома. Какие у тебя вести из дому, что творится там, в Сегарчя?
— Что я могу знать, господин капитан? Нищета. Мать постоянно болеет, а у отца тяжелая работа — он носильщик на станции. Неделю назад я написал им письмо.
Петре писал своим родителям о том, что здесь, на фронте, поговаривают о передаче земли беднякам, и в первую очередь солдатам-фронтовикам. Тогда же он написал пылкое письмо Иоане. Представил себе, что у него уже есть земля, которую он будет пахать, сеять, а потом вместе с Иоаной собирать урожай. Это будет их земля, и урожай, который они соберут, будет принадлежать только им. Ведь у помещика Манолиу столько земли, что если ее разделить, хватит на три села…
Но Петре ничего не сказал об этом капитану. Как он может сказать сыну помещика, что он, солдат Станку, хочет забрать у его отца землю?
Однако капитан Манолиу все знал. Он читал письма солдат своего батальона. Почти все они писали об аграрной реформе, которую поддерживали коммунисты. Когда ему в руки попался измятый конверт со знакомым словом Сегарчя, у него перехватило дыхание. Он вскрыл конверт и, с трудом разбирая «иероглифы» малограмотного парня, стал читать письмо. Этот Петре Станку писал Иоане, девушке, отказавшейся прийти к нему, Женикэ, вечером. И кто этот Петре? Батрак, которого он исполосовал нагайкой. Нет, это уж слишком! Вот до чего они дожили! Завтра этот мужик, которым он сейчас командует, заберет у него землю. Что будет с отцом, с ним? Почему они не убежали с немцами, как это сделали другие люди с головой? За что он воюет? Чтобы восстановить справедливость? Для кого? Для крестьян? Стало быть, он, капитан Манолиу, сын помещика воюет за крестьян? Да пусть они сдохнут заодно с коммунистами! Он бы своими руками уничтожил всех этих нищих болтунов. Вернутся ли когда-нибудь в Сегарчя прежние времена? Да что говорить? Как они могут вернуться, когда повсюду русские. Будь только одни румыны, тогда другое дело, а тут везде, по всему фронту, русские, а оттуда, с запада, жмут англичане, французы, американцы. Черта с два теперь выиграют немцы!
Кто-то постучал в дверь. Капитан очнулся от своих мыслей:
— Войдите!
— Господин капитан, я сержант Лупу, связной полка. Вам секретный пакет.
— Давай сюда.
Когда связной вышел, капитан вскрыл письмо и стал читать. Брови его удивленно приподнялись. В письме, написанном неровным почерком, командир полка приказывал батальону на рассвете атаковать противника в направлении Ноград сен Потор — Добре-Нива. Это были первые населенные пункты, расположенные по ту сторону венгерской границы, на словацкой земле.
В начале одиннадцатого капитан Манолиу встал из-за стола и приказал своему новому связному, солдату Петре Станку, идти спать. Станку встал и отдал честь. Капитан подал ему руку.
— Я взял тебя к себе, так как хочу, чтобы около меня был свой человек, односельчанин. Ты напоминаешь мне о доме. Я позабочусь о тебе, Петре.
— Благодарю вас, господин капитан.
— Иди в отделение управления батальона, когда надо будет, я тебя вызову. Да, я забыл тебе сказать, что с завтрашнего дня, если хочешь, я возьму тебя в денщики.
— Я, господин капитан, привык ко всему. Ведь я же был батраком в вашем поместье.
— А ну его к черту, это поместье. Лучше бы его совсем не было. Сейчас такие времена, что я не хочу и слышать о нем. И ты забудь. Об этом никто не должен знать, понимаешь?
— Слушаюсь, господин капитан.
Через полчаса на командный пункт батальона прибыли командиры рот. Атака была назначена на следующий день. Рота Ботяну должна была атаковать в первом эшелоне при поддержке артиллерийского дивизиона 9-го артполка.
Ботяну отметил на карте все цели, определил боевой порядок. Но его очень беспокоило, что в этой подготовке к атаке не принимал участия ни один артиллерийский офицер.
— Не беспокойся, я сам все сообщу артиллеристам, — успокоил его Манолиу.
Когда командиры рот ушли, была уже полночь. Но Манолиу все еще не ложился спать. Он начертил другую схему для артиллеристов. Там были даны совершенно другие цели, причем с таким расчетом, чтобы снаряды поражали свои части.
Направив схему с новым связным в дивизион, капитан постучал в замаскированную в стене дверь. Дверь открылась, и он исчез за ней. В соседней комнате жил хозяин дома — фон Александер, виноторговец, совершивший немало сделок с немцами. С тех пор как капитан Манолиу установил здесь свой командный пункт, виноторговец принимал его весьма учтиво, разговаривал с ним на чистом немецком языке и угощал настоящим токайским вином.
О чем только не говорит человек за бокалом вина! Фон Александер жаловался на тяжелые времена, а Манолиу выражал сомнение в победе русских… В этих бесконечных разговорах оба приходили к полному взаимопониманию.
После нескольких бутылок вина языки их до того развязались, что они начали оплакивать времена фашистской оккупации.
— Какой я глупец, герр гауптман, что остался здесь… Немцы отступили ночью, это было так неожиданно для меня. На рассвете по улице уже проходили советские войска. А как же вы, культурный человек, миритесь с ними?
— Я выполняю свой долг, господин Александер, я кадровый офицер, — ответил уклончиво Манолиу.
Но на следующий день он решился поделиться с хозяином возникшей у него мыслью.
— Если вы хотите перейти на ту сторону, я помогу вам…
Фон Александер, возбужденный, с разгоревшимися щеками, вскочил, подошел к комоду и достал оттуда колье с жемчугами.
— Прошу принять этот дар в знак моего преклонения перед вами и в знак моей признательности.
Спустя 24 часа после этой беседы Манолиу входил через потайную дверь к хозяину дома, неся с собой план расположения немецких частей.
Склонившись над картой, они оба тщательно подсчитывали расстояние. До немецких позиций было всего шесть километров. Фон Александер знал дорогу через лес, по которой можно было пройти незамеченным вплоть до Зловенского шоссе. Но он все-таки не доверял Манолиу, боялся, что тот может
