по-хозяйски устраиваясь в его сне, и забормотал что-то невнятное, так что и разобрать ничего было нельзя.
«Вот ведь наглость!» с досадой подумал Дмитрий. «Ко мне в сон залез, меня же за уши оттаскал, а теперь где-то здесь и спать устроился! Зараза! Ничего, я вот проснусь — тебя найду. Найду…»
И наугад погрозил в темноту пальцем.
— Вставай!
Ночь ещё не успела пройти; затянулась, задержалась, зацепилась сумеречно-серым краем за крыши домов; длинными пальцами тяжёлых предрассветных туч заскользила, срываясь, по изморозно-влажным их изломам.
Катилась, скатывалась, падала в белую пропасть подступавшего дня.
Прилипнув к окнам, каплями чертила узоры, словно силилась напоследок если не сказать, не крикнуть — так хотя бы написать что-то очень, очень важное, что так и не успела сказать в отведённую ей для жизни пору.
И видно, и ей не хватило времени, чтобы…
— Вставай же ты!
Кто-то тряс Дмитрия за плечо, грубо и настойчиво.
Существо, прикорнувшее было в его сне, вскинулось испуганно, заверещало истошно спросонья — и убежало прочь, от греха подальше.
— Да что там? — замычал Дмитрий, отмахиваясь от этого назойливого кошмара.
Кошмар отступил и, вздохнув, представился:
— Дима, я это. Иеремий.
— Господи, — вздохнул Дмитрий, приподнимая голову.
Он протёр глаза и в сумраке комнаты и впрямь разглядел неясную, словно туманом подёрнутую фигуру.
И впрямь это был Иеремий.
— Что ж ты навязался то на мою голову, — проворчал Дмитрий.
Что-то странное было в облике карлика.
Шапочка куда-то исчезла и густые седые волосы были всклокочены так, что стояли едва ли не дыбом.
Одет Иеремий был в чёрный шёлковый халат. Длинный, совсем не по низкому его росту. Распахнутые полы халаты тёмными крыльями разлетались в стороны и потому временами похож был Иеремий на встревоженную, суматошно прыгающую птицу с широко разбросанными, вороньим блеском отсверкивающими крыльями.
— Вставай, — задыхаясь, словно от волнения или быстрого бега, сказал Иеремий. — Хватит спать-то. Горе у нас!
— Чего? — Дмитрий вскочил и, прыгая по холодному полу, кинулся к двери. — Что там? В квартире что-то?
— Э! — и Иеремий махнул рукой. — Осиротел ты, Дима.
Дмитрий замер, пытаясь осознать услышанное.
— Как это? — спросил, наконец, он. — От мамы новости? Или… отец?
— Да с отцом-то в порядке всё…
Иеремий вытер скатившуюся по щеке слезу.
— Мамка твоя померла.
— Как?!
Дмитрий, поражённый этой страшной вестью, качнулся и схватился за дверной косяк.
— Как?! Как узнали? Откуда? Да что ты несёшь, гад! Откуда тебе про маму мою знать?!
— А чего не знать? — искренне удивился Иеремий. — Я её давно знаю. Почитай, лет двести…
«Что несёт?» лихорадочно думал Дмитрий. «Что он опять несёт?! Зачем он пришёл? Чёрт, он же опять врёт! Врёт! Они, видно, с другого краю заходят…»
— Говори же! — прикрикнул он на затихшего было Иеремия.
— Феклиста… — Иеремий махнул рукой в сторону гостиной. — Матушка твоя горемычная… Померла!
И карлик горько заплакал.
— Слава тебе господи! — и Дмитрий облегчённо перекрестился. — Я то и впрямь спросонья дурость твою за чистую монету принял. Думал, и взаправду мамка моя померла. А ты вон с чем пришёл… Да что ревёшь-то, убогий? Не мамка она мне! Понял? Сколько раз тебе говорить, что я её только сегодня увидел. В первый раз в жизни. И хорошо, что в последний.
— Ой, не надо! — заголосил карлик. — Не надо так! Она же мамка тебе, родная кровинушка! Родила тебя, купала, пеленала…
— Идиот, — прошипел Дмитрий и обессилено опустился на кровать. — Я и так еле хожу, так ты мне и выспаться не даёшь с глупостями своими. Поднял чуть свет…
Утирая потоком льющиеся слёзы, карлик подошёл ближе и, всхлипнув, присел рядом с Дмитрием.
Минуты две они сидели молча.
Потом карлик осторожно тронул Дмитрия за плечо и тихо спросил:
— На похороны-то пойдёшь?
— Это как это? — удивился Дмитрий. — Я бы с радостью… То есть, конечно, с самыми что ни на есть соболезнованиями… И там, со слезами даже… Но меня из квартиры не выпускают. Вы же, небось, и не выпускаете. А за окном голодные… марме… В общем, твари какие-то. И мне, вроде, с господином Кло…
— А никуда ходить и не надо, — прервал его Иеремий. — Всё здесь.
— Чего здесь? — не понял Дмитрий.
— Похороны, — ответил Иеремий.
«Ни хрена ж себе!» и Дмитрий едва не присвистнул от крайнего изумления, чуть было не нарушив трагическую торжественность момента.
— Не может быть!
— Может, — спокойно и твёрдо сказал Иеремий. — Прямо здесь. В квартире.
— Прощание? — попытался вывести разговор в более разумное русло Дмитрий (хоть и знал уже по опыту, что при общении с карликами такие попытки ни к чему хорошему не приводят).
— И прощание, — согласно кивнул Иеремий, — и похороны…
— Где?
— Сказал же, здесь. Прямо здесь. В квартире.
«Нет, что-то совсем херовое они задумали!»
— Невозможно! — решительно заявил Дмитрий. — Вы там хоть пятьсот, хоть тысячу комнат напридумывайте, хоть какие пространства насотворите и хоть какую чушь мне тут рассказывайте, но прямо в доме, в квартире человека похоронить нельзя! Невозможно!
«Да это и не человек вовсе!» одёрнул Дмитрий сам себя.
И засомневался.
А вдруг и впрямь возможно?
Ведь эти твари на многое способны. На многое.
— Это почему это? — Иеремий как будто был даже обижен неверием Дмитрия. — Испокон веков именно так и хороним. И ничего, получается. Очень торжественно, красиво. Трогательно даже. Родственники завсегда довольны остаются.
— Где ж вы могилу копаете? — с иронией спросил Дмитрий. — Прямо в полу?
— А вот пойдём, — Иеремий встал и поманил за собой Дмитрия. — Посмотришь. Заодно и с мамкой попрощаешься…
«Любопытно» подумал Дмитрий. «Очень любопытно. Прямо не знаешь, что от них ожидать. И в самом деле… Пойти, что ли?»
— Хорошо, — сказал он. — Пойдём. Пойдём с мамкой этой… прощаться…
В комнате горели свечи.
Они расставлены были повсюду: на столе, на шкафу, на полках серванта, на стульях и даже на
