Страсть к размножению

'Так вот,- загадочно сказал Константин,- до сих пор в море плавают торпеды с мертвыми диверсантами. Это - летучие голландцы. Время идет - а ничего не меняется: до сих пор у берегов расцветают огни торпед с накокаиненными диверсантами. А напервитиненные диверсанты до сих пор возвращаются на базу...'...

Я любил тихие дни, когда граница оставалась нетронутой: сыплет себе снег, в тихих домах напиваются девушки с большими внимательными глазами, а выезд из города охраняет сфинкс, обросший ничем иным, как долгами. Изредка гавкнет пограничная собака, и злобная кукушка тихо ответит, сколько ей осталось жить.

В такие ночи я вспоминал ту далекую весну, когда за границу уползла Ирина. Я помню её прощальный взгляд через моё окошко из оргстекла, её нелепый мешочек, который сшил ей сам, как по её последней просьбе сам потом пошел, шатаясь от усталости и пьянства, приклеивать её фотографию на доску почета. Тогда я даже не знал, что именно она забрала у меня, но постоянно ощущал нехватку этого в доме.

...Описывая мышление Константина, его современники часто вспоминают такую историю: 'Уваров шел в гости и думал: 'Сейчас Уваров придёт...'...

Однажды, сидя у окошка, я с удивлением заметил пресловутую девушку с мешком, почему-то двигающуюся в сторону нашего поселка. Сперва я, флегматично не прерывая процесса мышления, решил, что она заблудилась, но - у девушки было милое лицо, а у меня, наоборот, хорошее зрение, и мне подумалось, что, может быть, она сбежала к нам, в особенности - ко мне.

Принимая меры предосторожности - дабы не перепутать случайности с предначертанием - я тут же выключил свет и притворился спящим на удобно подогнанных досках пола. Не выдержав всей полноты конспирации, чуть позже я закурил, пряча в кулак огонь папиросы.

Прошло около получаса, прежде, чем в городе раздались истошные крики веселья. Ещё через полчаса в углу зашипело местное радио, а потом заговорило о прибывшей в наш город из-за границы Светлане Матвеевой, разведчице, как было про неё сказано. Двигало же ею, по мнению радиотранслятора, порядочное желание вернуть горожанам хотя бы часть награбленного и благородное желание остаться с нами.

Сейчас, оказывается, она стоит на городской площади и, облаченная в не без кокетливости сшитый костюм Деда Мороза, раздает подарки из своего заграничного мешка.

- Капьютан Ахав!- кричит она на ломаном русском языке в мегафон,- подходите к автобасу и польючайте свою великолепную ногу.

Я выключил лживое радио, и, заранее почувствовав себя нелепым и потенциально засмеянным на этом празднике жизни, решительным мужским жестом сжал кулак. Огня позабытой папиросы я практически не почувствовал.

...Затем он очень взволнованно, быстрыми шагами пересек комнату, достал из книги 'Словарь фразеологизмов' свой паспорт, раскрыл его на странице со вклеенной на неё из хулиганских побуждений фотографией давно умершего поэта Сергея Есенина, и, глядя ей в его глаза, задумчиво произнес:

'Я не ел, конечно, апельсинов,

Но зато мне листьев зоосад

Возвращала каждая осина,

Под которой как-нибудь я ссал.'

Такой это был человек...

Лишь через полтора часа смутная надежда заставила меня услышать, как далеко на площади раздается во всю расконспирированную мощь охрипший уже голос Светланы :

- Константин Юварофф, подходите к мащине.

И вот, когда через пятнадцать минут я подошел к ней деловой походкой запыхавшегося джентльмена, она протянула мне золотой ключик, и, улыбаясь, сказала, что здесь он олицетворяет моё самолюбие, и что именно его украла когда-то у меня её расторопная коллега Ирина.

Потом она обернулась на опустевшие улицы и добавила уже на чистом русском:

- Помоги мне выполнить последнее задание, Костя.

- Какое, Свет? - я произнес её имя так, будто оно было единственным необходимым для меня предметом.

- Люби меня, пожалуйста.

- Да, моя шпионочка,- неумно ответил я.

... Константин приперся ко мне ночью, пьяный. Его образ на сей раз был полностью закончен благодаря золотому ключику, который он держал в руках.

В своей наивной и вместе с тем экспрессивной по обыкновению манере, он вкратце изложил мне, что окружающий нас мир буквально наводнен шпионами и шпионками древнегреческой богини Афродиты, сеющими зерна направленного блядства в почву общего бесцельного существования, и что сам он носит несколько лет невидимые глазу непосвященного погоны майора.

Глядя на матовый благородный блеск поверхности золотого ключика, он без содрогания сорвал и растоптал их.

Константин говорил и задумчиво смотрел на Луну. Я сперва не понимал, что именно он там увидел, а потом вспомнил, что в отрочестве Константин, подобно Килгору Трауту написал фантастический рассказ. Рассказ заключался в следующем.

Когда-то вокруг Земли летали Умные Вещи. А на Земле, в свою очередь, в те времена существовала развитая цивилизация. Она запускала в космос ученых, чтобы они там все разузнали и научились, наконец, чему-нибудь. Но стоило космонавту-идиоту дотронуться до той или иной Умной Вещи, как та рассыпалась в блестящий порошок желтого цвета. Постепенно все Умные Вещи превратились в него. Со временем развитая цивилизация вымерла, а желтый порошок спрессовался, и из него получилась Луна.

Из рассказа выходило, что, когда человек смотрит на Луну, ему не следует забывать, что это - лишь памятник чьему-то идиотизму.

Вспомнив об этом рассказе, я понял, почему Константин смотрит на Луну, и тоже, посмеиваясь, глянул в окошко. Я догадался, что с такой же грустью космонавта Константин вспоминает каждую женщину.

Константин успел многое сказать за то время, пока я предавался воспоминаниям и размышлениям. Таким образом я выслушал его, и он добавил, что не намерен более наивно полагать, что его счастье может составить женщина-коллега, женщина-Ирина, женщина-Света, женщина-шпионка, которая по отношению к нравственным ценностям является не пользователем, а лишь носителем, и то - переносчиком... 'Контрабандисткой является,- он так и сказал, а потом добавил - у, шпиёны... Живую рекламу блядства из меня сделали.' ( Здесь, очевидно, Константин имел в виду, что его способности сулят ему, как и Казанове, более достойное применение.) Я же с радостью смотрел, как, обретя золотой ключик, овладел он своей речью...

Досрочно - в тот год - к сентябрю - завершая строительство своей жизни, вцепившись обеими руками в горло такой соломинке, как пятая глава этой повести, я заявляю:

Своей буйной головой я, сам - математический курьез, взламываю свеженастланный лед тонких стилистических конструкций, я могу уже неотличимо уподобить что угодно чему угодно, и я сделаю это.

Вот я торжественно стою посредине некоей комнаты. С одной стороны гордо высится шкаф, кровать у другой стены послушно ждет моих указаний. Мысли - одна краше другой - столпились у входа в кабинет Главнокомандующего Уварова. 'Может, меня подумаешь? А может, я смогу тебя соблазнить?'- наперебой предлагают они.