Страсть к размножению

- Подождите, милые,- все еще стоя посреди комнаты говорю я и улыбаюсь,- я уделю внимание каждой.

 ... В тот день я подошел к Константину, так неожиданно прозревшему посреди моей квартиры, и он с таинственкой в глазах поведал мне, что намерен прекратить свои малодушные писания и поступки. Он, по его словам, вернулся к генеральной линии русского искусства и даже собирался навсегда покончить со своей фамилией 'Уваров', давно обозначающей в глазах публики опустившегося похотливого алкоголика, и в честь двух великих русских гениев взять себе столь ёмкий псевдоним 'Чайковский-Сахаров'. Рассеяно раскрыв паспорт, он глядел на свою фамилию и чужую фотографию в нем, и покаянно бормотал при этом:

- Я не знаю, кто из нас был болен.

Может, были оба не правы...

Может вы мне объясните, что ли

Золотой киваньем головы -

Как же так - вчера кусали душу

И хуйнею кажутся сейчас

Ваших слов прилизанные туши

И щенки борзые ваших фраз?

Может, я рассыпал между пальцев

Пакостей жемчужины навек,

И всё чаще мертвыми родятся

Пчелки безобразий в голове?

Я спиваюсь с каждым годом меньше,

И уже давно меня страшит,

Что я мог сдувать пылинки женщин

С рукавов засаленной души.

Может быть, я ёбнут, в самом деле

Нелюбви доскою и обид?

Мне зимою, глядя на метели

Даже окна стало скучно бить.

Может быть, я совесть растранжирил,

Покупая фокусы судьбы

Или чёртик прошлое зажилил?

Может быть, всё это может быть.

Повторив последнюю строку несколько раз, он одел туфли и бодро вышел на улицу - ни здрасьте, ни до свидания...

Как простодушен был мой улыбающийся вид (добавьте к этому золотой ключик)! И какие козни, какой трагический финал был мне уготован!

Лениво дожевывая яблоко, Афродита уже совмещала крестик видоискателя с моей фигурой. Мафиози на ее месте давно бы уже по-итальянски буркнул 'Он слишком много знал'. Но Афродита с божественной улыбкой и женственностью прощебетала : «Он слишком много умел'.

Но пока я, шлепая туфлями по летнему асфальту, шагал себе, то и дело подкручивая ключик за плечами. Я легко взбежал на первый этаж, зашел в прихожую и почувствовал смутную тревогу. Что-то горело. Что-то визжало. Два существа - одно небольшое, размером с галлюцинацию, а другое - большое, с функциями галлюцинации, прошмыгнули по плинтусу.

Рано или поздно обернувшись, я неизбежно заметил, что по всей квартире, как потравленные китайским мелком гарантийные человечки, валялись мои маленькие времялетчики. На полу, рядом с некоторыми, еще телепались каски. Некоторые, особо бравые в прошлом Константины, еще повизгивали, еще пытались зачем-то одеть противогазы, но все равно уменьшались и скорчивались на полу.

С перекошенным от злобы лицом хоронил я в бывшем бабушкином сундуке моих боевых товарищей. Из-за моей спины нелепо торчал золотой ключик. Если хотите, можете представить себе мое удивление, когда я увидел жадную трещину, раскрывающую свою черную душу на потолке. Да, и квартира была служебной.

В дверь, продолжавшую закрывать своим телом вход в квартиру, постучали два известных киноактера. Я открыл дверь и своими глазами убедился в этом. Они потребовали вернуть в резидентуру форму и навыки посланца Венеры, а получив сверток, потребовали покинуть квартиру.

- Давай, выметайся быстрее,- по-хозяйски проходя в коридор, посоветовал один.- А то жить здесь останешься, чего доброго.

- Чего - доброго?

- Всего доброго,- весело ответил он, и дверь захлопнулась.

Я вышел из подъезда и, уже пройдя пару кварталов, обернулся на горящее здание. Дурной пример заразителен: от него занимались другие. В иномарках и лифтах, на скамейках и в кабинетах мои влиятельные знакомые улыбались - и мне, и пожарам. То один, то другой - кто - ножницами, кто - пассатижами - выдергивали кусочки злобного зеркала из своих добрых сердец, и уже руками отрывали от сердца и души особо грязные кусочки. Они больше не хотели меня знать. Мой париж горел. Четверо мужчин в форме цирковых униформистов пронесли мимо меня на носилках Татьяну Друбич в анабиозе. То тут, то там из окон квартир вылетали и шлепались на асфальт либо любимые когда-то мной девушки, либо забытые мной шмотки. Все вокруг было охвачено пламенем. В дыму и угаре куролесила 'Скорая помощь' - это старина Богм, спутав многое, пытался мне помочь.

Сгорело все. На шарообразной гладкой поверхности земли стоял я - без намерений, должности и формы, и где-то рядом, как мучительный пережиток прошлого, стояла несгораемая Светлана Матвеева. С ней нам пришлось расстаться по причинам во-первых, личного, а во-вторых, общечеловеческого характера, но это уже совсем другая история, в которой нет места ни страсти, ни размножению. Женщины сделали свое дело, они могут уходить. На их место придут токарные станки с числовым програмным управлением и шоколадки, едкий дым марихуаны и программы кабельного телевидения. Что касается человечества, то оно может спать спокойно в своих вонючих кроватках.

Теперь на любом воображаемом кладбище, рядом с могилой 'К. Уваров, 1968 - 1989', о которой говорилось выше, Вы без труда сможете отыскать могилу с надписью ' Любовь К. Уварова к женщинам. 1989 - 1992 '.

Вместо этих двух странных и вычурных существ в нашу жизнь пришло новое чудо в перьях. Это я.

ЭПИЛОГ 1

Книга читается быстро, пишется несколько медленнее, проходит три-четыре года, и событий - не то, что прочитанных, описанных событий - как не бывало. Моя речь - моя, а не какого-нибудь Константина речь - становится всё более бессвязной. События подходят к концу быстрее неповоротливого ( по сравнению лишь с ними ) Константина. 'Что делать,- благодушно улыбаясь, говорим мы,- делать-то что?'

Я спиваюсь, я увеличиваю дозы всего, что попадается под руки с лейблом 'Стерильно, внутривенно, круглосуточно', меня уже постоянно ловят без билета, уже собственная головная боль адресует к головной боли светящейся луны - нашего естественного, и потому не безобразного спутника. Я уже не захочу написать ничего - тем более, ничего хорошего - так пусть про Костенку, пусть так, пусть это будет единственным прочувствованным порывом кролика: когда его душат, его тупые глаза, как обыкновенно, ничего не выражают и не понимают, и лишь душащий начинает ощущать его. Больше человеку это не удастся: тупая тварь душит себя перед зеркалом:

'Ну хоть сейчас ты что-нибудь чувствуешь, скотина? Неужели тебе не жаль?'...

- Да жаль, конечно...