поинтересовавшись, как его зовут. Однако чуть позднее тем же вечером, когда Саймон вновь присоединился к остальной компании, он подошел к Милли, очень любезно представился и извинился за невнимание.
– Не хотел пропустить важные деловые новости.
– Плохие или хорошие?
Сделав очередной глоток вина, Милли пришла к выводу, что изрядно набралась.
– Это зависит от того, кто вы.
– А разве не все в этом мире зависит от того, кто мы? Хорошая новость для одного – плохая для другого. Даже…– Она взмахнула рукой с бокалом.– Наступление всеобщего мира. Плохая новость для производителей оружия.
– Да,– медленно проговорил Саймон.– Пожалуй. Никогда не думал об этом с такой точки зрения.
– Ну, не всем же быть великими мыслителями,– сказала Милли, с трудом удержавшись, чтобы не прыснуть со смеху.
– Принести вам чего-нибудь выпить? – предложил Саймон.
– Не-а. Если хотите, можете зажечь для меня сигарету.
Саймон склонился над ней, оберегая ладонью пламя, и Милли про себя отметила, что у него гладкая и загорелая кожа, сильные пальцы и что ей нравится запах его лосьона после бритья. Когда она сделала затяжку, их взгляды встретились. К удивлению Милли, под взором внимательных, темно-карих глаз Саймона по ее спине пробежала дрожь, и она нерешительно улыбнулась в ответ.
Позже, когда общая беседа иссякла и гости, разбившись на группы, уселись на пол и закурили марихуану, разговор зашел о вивисекции. Неделей раньше, лежа дома с простудой, Милли случайно посмотрела по телевизору выпуск познавательной детской передачи «Отдать швартовы!», где речь шла как раз о вивисекции, поэтому на вечеринке поразила всех своими познаниями. Саймон не сводил с нее восхищенного взгляда.
Несколько дней спустя он пригласил ее поужинать и много говорил о бизнесе и политике. Милли, которая не разбиралась ни в том ни в другом, только улыбалась и согласно кивала; в завершение вечера, перед тем как в первый раз ее поцеловать, Саймон сказал, что Милли – необычайно тонкая и восприимчивая натура. Через некоторое время она попыталась признаться в своем удручающем невежестве в вопросах политики – как, впрочем, и в большинстве других предметов, но Саймон лишь пожурил ее за излишнюю скромность.
– Я помню ту вечеринку,– сказал он.– Ты в пух и прах разгромила того чудака с его слабыми доводами. Ты прекрасно разбиралась в том, о чем говорила. По правде говоря,– добавил Саймон, и его глаза чуть потемнели,– ты меня здорово завела!
И Милли, уже готовая выдать свой источник информации, лишь теснее прижалась к нему, чтобы он поцеловал ее еще раз.
Саймон так и не изменил своего первоначального впечатления о ней. Он по-прежнему укорял ее за скромность, по-прежнему считал, что ей нравятся те же заумные выставки, что и ему, интересовался мнением Милли насчет американской предвыборной кампании и внимательно выслушивал ее ответы. Он был уверен, что она любит суши и читает Сартра. Не собираясь вводить Саймона в заблуждение, однако не желая и разочаровывать его, Милли позволила ему создать собственное представление о ее личности,– не совсем соответствовавшее истине.
Что будет, когда они начнут жить вместе, Милли не знала. Порой ее беспокоила степень искаженное™ своего образа; она не сомневалась, что Саймон уличит ее в обмане, едва застанет в слезах над пошлым бульварным романом. В другие дни Милли убеждала себя, что образ этот не настолько и ложен. Пускай даже она не та утонченная женщина, которой ее считает Саймон, но она может ею стать. Надо всего-навсего выбросить старую одежду и носить только новые вещи; иногда вставлять умные замечания и благоразумно помалкивать остальное время.
Однажды, в начале их отношений, когда они лежали в огромной двуспальной кровати Саймона в Пиннакл-холле, он сказал ей, что сразу понял: она – особенная, ведь она никогда не спрашивала его об отце. «Почти все девушки,– с горечью констатировал он,– интересуются только тем, каково быть сыном Гарри Пиннакла; хотят, чтобы я помог им устроиться на работу в отцовской фирме. Но ты… ты даже ни разу не упомянула о нем». Саймон настороженно глядел на нее, а Милли нежно улыбнулась ему и что-то неразборчиво пробормотала сонным голосом. Она не нашла в себе сил признаться, что не упоминала о Гарри Пиннакле только потому, что в жизни о нем не слышала.
– Итак, сегодня вечером нас ждет ужин с Гарри Пиннаклом! Это должно быть очень интересно.
Голос матери прервал размышления Милли, и она подняла глаза.
– Да, наверное.
– У него все тот же замечательный повар-австриец?
– Не знаю.
Милли вдруг поймала себя на том, что переняла у Саймона его холодный тон, когда речь заходила о Гарри Пиннакле. Саймон по возможности старался избегать разговоров об отце; если собеседники были чересчур настойчивы, он резко менял тему. Он неоднократно разворачивался и уходил от своей будущей тещи, когда та настырно выспрашивала у него пикантные подробности и байки из жизни известного магната. Связи между этими явлениями она до сих пор не замечала.
– Гарри абсолютно не выделяется из остальных, это чертовски мило с его стороны, не находишь? – продолжала Оливия. Она по-семейному взяла Милли под руку, и они неторопливо двинулись по заснеженной улице.– Я так всем и говорю: глядя на Гарри, даже в голову не придет, что он знаменитый мультимиллионер, что именно он создал громадную национальную сеть предприятий. Встретившись с ним, всякий просто подумает – какой приятный человек! Саймон весь в него.
– Саймон – вовсе не мультимиллионер, он обыкновенный рекламный агент.
– Далеко не обыкновенный, милочка!
– Мама, прошу тебя…
