знает. Она знает и ничего другого и не ждет от меня. — Он снова повернулся к Калабати: — Что кроется за всем этим?
Она поднялась с дивана, подошла к окну. Какое-то время смотрела в темноту, в которой скрывались чудовища.
— Карма, — произнесла наконец Калабати. — То, что там происходит, опасно для Колеса Кармы.
Она обернулась к Джеку, словно Глэкена здесь вообще не было. И Глэкен это почувствовал.
— Ты знаешь о пятнах на моей карме, Джек. Кусум тоже зависел от этих пятен. Бремя кармы давило на него и привело к смерти от твоих рук. Я долгое время избегала смерти, потому что боялась, что возмездие кармы настигнет меня в следующей жизни. Но теперь… теперь… я боюсь остаться в живых еще больше, чем умереть. — Она снова дотронулась до ожерелья. — И возможно… отдав его, я помогу Великому Колесу продолжить свое вращение… возможно, эта смерть предотвратит многие другие смерти. И мой поступок очистит мою карму от пятен.
Джек с пониманием кивнул. Глэкену показалось, что он тоже все понимает: Калабати сейчас совершает сделку со своими богами — в обмен на ожерелье ее освобождают от бремени кармы. «А существует ли вообще Колесо Кармы?» — подумал Глэкен. За долгие годы ему ни разу не пришлось убедиться в этом. Но он не собирался ничего говорить, опасаясь, как бы Калабати не передумала отдать ожерелье.
Но в этот момент она расстегнула ожерелье, сняла и протянула Джеку.
— Вот оно, — сказала она охрипшим голосом, со сверкающими глазами. — Вот то, что ты хотел от меня получить.
С этими словами она повернулась и пошла к двери. Джек какое-то мгновение смотрел на ожерелье, потом ринулся за ней:
— Бати, подожди! Куда ты?
— На улицу. Там все быстро закончится.
Глэкен тоже бросился к ней. Опередив Джека, он настиг Калабати у двери и схватил за руку.
— Нет, — сказал он. — Я не могу допустить, чтобы вы погибли вот так. Это не должно случиться на улице. В одиночестве.
В глазах ее стоял страх, страх перед тем, что ожидает внизу.
— Все люди умирают в одиночку, — сказала она. — А я привыкла быть одна.
— Я тоже. Но я научился набираться сил, общаясь с друзьями. Позвольте годам сделать свое дело. Это лучше, гораздо лучше, чем то, что произойдет с вами снаружи.
— Я останусь с тобой, Бати. До самого конца.
— Нет! — Она повысила голос. — Не хочу, чтобы ты видел меня. Ни ты, ни кто-либо вообще.
«Гордая женщина, — подумал Глэкен. — И с самомнением. Но она может себе это позволить».
Он выпустил ее запястье и взял ее за кисть. Кисть была холодная, влажная, дрожащая.
— Я знаю подходящее место, где вы сможете остаться одна. Никто вас там не найдет. Пойдемте.
Он уже собирался вывести Калабати из комнаты, но Джек остановил их:
— Подождите!
Впервые за все время их знакомства Глэкен заметил, что Джеку не по себе. Куда подевалась кошачья грация? Казалось, он не может подобрать нужных слов.
— Джек, прошу тебя, — сказала Калабати, отвернувшись. — У меня совсем мало времени.
— Я знаю. Знаю. Я только хотел сказать, как плохо думал о тебе последние два года. Но то, на что ты решилась сейчас, требует мужества. Даже я спасовал бы на твоем месте. Думаю, ты самая храбрая женщина из всех, кого я знал. — Он взял ее руку и приложил к губам. — Я… мы все в долгу перед тобой. И никогда тебя не забудем.
Калабати кивнула. «Я знаю, ты больше не любишь меня, но спасибо на добром слове».
Она подошла к нему, поцеловала в щеку:
— Прощай, Джек.
— Да, — сказал Джек упавшим голосом. — Прощай.
Глэкен провел Калабати вниз, в бывшую комнату Кэрол. Теперь Кэрол не в силах была в нее войти. Глэкен подвел ее к кровати и не стал включать свет.
— Здесь спокойно. Тихо и темно. Никто не потревожит вас.
Он услышал скрип пружин, когда Калабати присела на кровать.
— Вы побудете со мной? — спросила она.
— А я думал…
— Это я из-за Джека. С ним я не чувствовала бы себя свободно. Но вы — другое дело. Ваш возраст намного больше моего. Думаю, вы меня понимаете.
Глэкен подвинул к кровати кресло.
— Понимаю.
Он сейчас думал то же самое, что и Джек: какая это храбрая женщина. Он снова взял ее за руку — как там, наверху.
— Поговорите со мной, — предложил он ей. — Расскажите об Индии вашего детства, — о храмах, о ракшасах. Расскажите про годы, которые прожили, не нося ожерелья.
— Мне кажется, я вообще не была молодой — так мало я помню о своей молодости.
Глэкен вздохнул:
— Я знаю. Но расскажите то, что сохранилось, а потом я расскажу то немногое, что запомнил.
И Калабати рассказала ему о времени, когда она была маленькой девочкой, о своих родителях, о том страхе, который испытывала перед демонами-людоедами, бродившими в туннеле под Храмом на Холмах. Голос ее становился все более хриплым, а воздух в комнате — влажным и кисловатым, по мере того как жизненные соки покидали тело. Ей стоило огромных усилий продолжать рассказ.
— Я так устала, — произнесла она, задыхаясь.
— Ложитесь, — посоветовал Глэкен.
Он помог ей лечь и сквозь одежду почувствовал, что тело ее высохло и отчетливо проступил скелет.
— Я замерзла, — сказала она.
Он накрыл ее одеялом.
— Мне так страшно. Не оставляйте меня, пожалуйста.
Он снова взял ее за руку.
— Я не оставлю вас.
— До тех пор, пока все не кончится. Вы обещаете мне?
— Обещаю.
Она больше ничего не сказала. Спустя какое-то время ее дыхание стало частым, прерывистым. Костлявые пальцы в предсмертной судороге сжали руку Глэкена…
А потом разжались.
И стало совсем тихо.
Калабати умерла.
Глэкен высвободил свою руку и вышел в прихожую. Там, на полу, рядом с дверью, сидел, скрестив ноги, Джек. Он поднял глаза на Глэкена:
— Она?..
Глэкен кивнул, и Джек опустил голову.
— Сложите оба ожерелья, обломки меча и будьте готовы отправиться в путь на рассвете.
Джек кивнул, все еще глядя в пол.
— Куда?
— Позже я скажу. Я должен побыть с ней еще немного.
Джек снова вскинул голову и вопросительно посмотрел на Глэкена.
— Я обещал остаться с ней до конца.
Из спальни тянуло сладковатым запахом гнили.
Глэкен опустился в кресло и взял руку Калабати в свою. Она была холодная и сухая, как чешуя.
