Нора нагибается, утыкается лицом в руки, лежащие на коленях.
—
— Что ж, мисс Хейден, счастливого Нового года!
Нора не поднимает головы.
Новый год. Арт просыпается под говор телевизора с дикого похмелья.
Видно, оставил этот чертов телевизор включенным, думает он. Вырубает его и идет в ванную, где принимает пару таблеток аспирина, запив их огромным количеством воды. Потом направляется на кухню и включает кофеварку.
Пока кофе варится, Арт, выйдя в коридор, забирает газету. Несет и газету и кофе в комнату и садится. За окном ясный зимний день, и ему видна гавань Сан-Диего всего в нескольких кварталах отсюда, а за ней — Мексика.
Скатертью дорога, год 1994-й, думает он. Поганый выдался год.
Пусть 1995-й будет лучше.
Еще больше гостей явилось на встречу мертвых вчера ночью. Старые, постоянные, а теперь еще и отец Хуан. Скошенный перекрестным огнем, который вызвал я, пытаясь установить мир в войне, которую сам же и заварил. Парада прихватил с собой и других. Сосунков. Двух малолетних хулиганов, мальчишек из моего же бывшего баррио.
Все они явились проводить старый год.
Веселая компашка.
Арт проглядывает первую страницу газеты и без особого интереса отмечает, что договор НАФТА вступает в силу с сегодняшнего дня.
Что ж, мои поздравления всем, думает он. Расцветет свободная торговля. Вырастут сразу, точно грибы, заводы у границы, и мексиканские рабочие за гроши станут изготавливать для нас кроссовки, модную одежду, и холодильники, и всякие удобные электрические приборы для дома по ценам, которые нам по карману.
Все мы станем толстыми и счастливыми, и что такое один убитый священник в сравнении с этим?
Что ж, я рад, что все вы получили свой договор, заключает Арт.
Но только я уж точно его не подписывал.
Часть четвертая
Дорога на Энсенаду
10
Золотой Запад
Все
Что арестуют его хоть сейчас,
А оставляют его на свободе так долго
Лишь по своей доброте, наверно.
Солнечный свет такой омерзительный.
Пробившись сквозь грязное окно и пропыленные, поломанные жалюзи, он прокрался в комнату Кэллана ядовитым газом, тошнотворным, желтым. Описание подходило и к Кэллану — тошнотворный, желтый, потный и заросший щетиной. Шон крутится на простынях чуть не месячной давности, его поры безуспешно пытаются вывести из организма алкоголь, в углах полуоткрытого рта засохла слюна, мозг лихорадочно силится отделить обрывки ночных кошмаров от надвигающейся реальности пробуждения.
Слабенький солнечный свет бьет по векам, и они открываются.
Новый день в раю.
Вообще-то Кэллан почти рад проснуться: сны ему снятся нехорошие, а от выпивки еще хуже. Он чуть ли не ждал, что сейчас увидит на кровати кровь: все сны у него кроваво-красные, кровь в них льется рекой, слепляя один кошмар с другим.
Хотя и реальность тоже ненамного краше.
Кэллан смаргивает несколько раз, уверяет себя, что проснулся, и медленно нащупывает ногами, ноющими от накопившейся молочной кислоты, давно не мытый пол. Секунду сидит, прикидывая, не свалиться ли снова в постель, потом тянется за пачкой сигарет на прикроватном столике. Забрасывает сигарету в рот, нашаривает зажигалку и подносит огонек, прикуривая.
Глубокая затяжка, раздирающий кашель, и ему становится чуточку лучше.
Что Кэллану сейчас требуется — это глотнуть спиртного.
Похмелиться, чтоб взбодриться.
Кэллан опускает глаза и видит на полу пинтовую бутылку джина «Сиграм». Пустую.
Вот хреновина — такое случается все чаще и чаще.
Чаще и чаще, черт! Да каждый вечер. Ты выжираешь всю бутылку, не оставляя ни капли на утро. Что означает — надо вставать. Вставать, одеваться и отправляться за выпивкой.
Раньше — и не так уж давно, — когда он просыпался с похмелья, ему требовалась чашка кофе. А еще раньше этого раньше он шел в маленькую столовую на Четвертой авеню и покупал эту чашку, облегчающую головную боль, и даже одолевал завтрак: жареную картошку, яйца и тосты — их фирменные блюда. Потом он перестал завтракать, мог выпить только кофе, а потом, где-то на полпути вялого дрейфа по реке затянувшегося пьянства, ему уже требовалось ранним ужасным утром не кофе, а опять спиртное.
И Кэллан поднимается на ноги.
Колени скрипят, спина болит от долгого лежания в одном положении.
Шаркая, он плетется в ванную. В комнатушку, которая раньше служила туалетом, втиснуты раковина, унитаз и душ. Тонкая, ненадежная металлическая закраина отделяет душ от пола, а потому в дни, когда он регулярно принимал душ (Кэллан доплачивает за отдельную ванную, потому что не хочет пользоваться общей в конце коридора вместе с косноязычными психами, старыми сифилитиками и алкоголиками- гомосеками), вода всегда переливалась на вытоптанный, в грязных пятнах плиточный пол. Или брызгала через драный пластиковый занавес в выцветших цветочках. Сейчас он душ принимает не часто. Может, сполоснуться? — задумывается он, но это столько хлопот, да и флакон с шампунем почти пуст, остатки высохли и прилипли ко дну, а поход в аптеку покупать новый требует слишком много душевных затрат. И ему не нравится болтаться там, где много народу, во всяком случае, гражданского.
Тонкий обмылок прилип к полу душевой кабины, а еще один кусок потрескавшегося, сильно
