спрашивать о нем у матери, очень хотела все-таки спросить, но не смогла себя заставить. Во тьме прошлого меня поджидал ужас.
Может быть, она угадала направление моих мыслей, потому что совсем развеселилась.
— Пойдем, — сказала она, показывая на выход. — Раз ты сама постучала в эту дверь, я покажу тебе кое-что еще.
Она привела меня в большую спальню, которую когда-то занимала Роза Маклин, а теперь — я. Из связки ключей, что носила на поясе, миссис Маклин выбрала маленький ключик и открыла один из шкафов во всю стену. Небрежной рукой вытащила несколько платьев, которые там висели, и бросила на кровать.
— Вот, забирай! Это наряды твоей матери — она привезла их с собой. Капитан не позволил сжечь их, как мне того хотелось, и мы убрали платья сюда.
Я не хотела касаться лежащих на кровати платьев под злорадным взглядом миссис Маклин. Заметив мою нерешительность, свекровь наклонилась, взяла платье из мягкого кашемира шоколадного цвета и сунула мне в руки,
— Странное, верно, чувство: знать, что пальцы твоей матери касались этих застежек, что эта ткань облегала ее тело. Ну как, рада, что спросила? Счастлива покопаться в старой трагедии? Ты довольна?
Я постаралась твердо и спокойно ответить на ее взгляд.
— Я очень счастлива получить хоть что-то, принадлежавшее моей матери. Спасибо, что показали мне ее вещи.
Миссис Маклин швырнула платье на кровать и ушла, не добавив ни слова. Когда за ней закрылась дверь, я взяла платье и уселась в качалку, прижимая его к себе. От ткани исходил слабый запах старых духов. Впервые меня коснулась некая частица женщины, которая была моей матерью. Словно она стояла рядом — туманная зыбкая фигура, сумевшая протянуть руку сквозь годы глухого забвения. Я как будто слышала ее шепот, словно она пыталась от чего-то меня предостеречь, от чего-то защитить.
Качалка поскрипывала, от порывов ветра дребезжало стекло. Я глубоко вздохнула. Платья у меня в руках всего лишь навевали грезы. Они ничего не могли мне сказать. С мечтами надо было распроститься навсегда — или до тех пор, пока я не научусь воплощать их в жизнь. Не надо возвращаться к старым привычкам.
Действительность была такова, что моряк, рухнув с трапа, залил кровью камни балласта. Моряк никогда не поскользнулся бы на трапе, не мог упасть просто так, да еще и разбиться насмерть. И кто-то пробежал по настилу палубой выше, а я была единственной, кто об этом знал. Все это было, произошло на самом деле.
Я отчетливо сознавала грозящую мне опасность, придержала язык, и никто не узнал, что я слышала чей-то топот. Никто не узнал, о чем пытался сказать Хендерсон, умирая. Но что, если я заговорю? И кто-то, кому кажется, что на самом деле я знаю больше, чем рассказываю, этого боится?
От одной только этой мысли мне тоже стало страшно. Но я не собиралась и дальше бездействовать, дрожа и холодея от ужаса. Я встала, повесила мамины платья в шкаф и закрыла дверцу. Потом тихо постучала в дверь Лорел. По крайней мере, с девочкой мне будет не так одиноко.
Когда Лорел откликнулась, я вошла и, увидев, что она уже в постели, присела рядом. Почти час мы проговорили с ней, и она впервые не старалась прогнать меня или напугать. Лорел перед сном читала и уже начала клевать носом. Может быть, поэтому она вела себя покладистее, чем обычно.
Я намеренно заговорила с ней о планах на будущее, о том, как мы приведем обратно 'Морскую яшму'. Упомянула о том, как буду позировать Яну. И под конец о самой Лорел.
— Завтра ты должна будешь помочь мне починить твои платья, — сказала я. — Покажешь те, что надо зашить. Моя тетя всегда говорила, что я неплохо управляюсь с иголкой и нитками.
В глазах девочки зажегся слабый интерес. Она наконец-то стала получать удовольствие от моего внимания. Начало было положено. Прежде чем уйти, я пересказала Лорел одну из морских повестей моего отца о храбрых моряках, о сражении и, конечно, о победе над грозной стихией.
Лорел слушала меня сонно, да я и сама рассказывала не особенно увлеченно. Я все вспоминала Брока. Где он? Подозревает ли, что я что-то скрываю? И если да, то каким образом заручится моим молчанием? Вернувшись к себе, я долго прислушивалась, ожидая услышать его шаги, но так и не дождалась их. Наверное, я давно уже спала, когда этот смуглый, мстительный человек вернулся от своих дел в Бэском-Пойнт.
Следующие несколько дней прошли спокойно и без особых событий. Но все равно меня терзало беспокойство, я привыкла оглядываться через плечо и стала избегать пустынных мест.
Мистер Осгуд сообщил, что юридические формальности займут несколько месяцев. Он выполнил обещание и приехал, чтобы просмотреть бумаги капитана Обадии, но не нашел упомянутого капитаном письма, которое должно было объяснить мотивы его поступка. Я сообщила адвокату о потайных ящиках письменного стола в каюте 'Гордости Новой Англии'. Но юридическому уму мистера Остуда показалось невероятным, чтобы важные бумаги хранились в таком месте. Он предложил, чтобы я поискала там сама и потом показала ему найденное, если сочту находку заслуживающей внимания. Однако «Гордость», такая чистенькая снаружи, казалась мне воплощением мрака и зла, местом, где вершатся темные дела. Мне не хотелось идти туда одной.
Что касается смерти Тома Хендерсона, слухи все еще не заглохли, и несколько раз, когда я спускалась в город, мне давали понять, что меня не хотят там видеть. Официально происшествие объявили несчастным случаем, поскольку не было доказательств противоположного. Но меня не покидало ощущение, будто в Бэском-Пойнте все уверены; это убийство. Домашние не говорили о гибели Тома Хендерсона, но поглядывали друг на друга с недоверием. На нас лежала тень — нам словно грозили еще худшие беды. Только Яна все это как-то не коснулось: приходил он редко и незаметно проскальзывал в библиотеку, избегая встреч с Броком и его матерью.
В те тревожные дни произошло всего три отступления от привычного, насколько я успела его узнать, распорядка. Во-первых, огромный пес как будто подрядился каждую ночь выть на луну и жутковатой этой музыкой просто истерзал мои нервы. Когда я, решившись заговорить на эту тему с Броком, спросила, нельзя ли научить животное вести себя по ночам потише, он только рассмеялся и ответил, что разрешает мне самой заняться воспитанием Люцифера. Он объяснил, что в полнолуние беспокойство ощущают и люди, и животные. В первой четверти собака перестанет выть. Остальные же обитатели дома не обращали внимания на вой — вероятно, привыкли. Я тоже пыталась привыкнуть и засыпать под него.
Кроме того, по утрам я позировала Яну Прайотту. На следующий же день после данного ему обещания я отправилась в мастерскую и уселась у помоста. Ян уже ждал меня, и работа закипела. Когда об этом узнали остальные, мои действия никто не одобрил, но осуждение ни разу не было высказано открыто. Миссис Маклин требовала, чтобы сын запретил эти сеансы, потому что это неприлично. Я случайно услышала, как он небрежно ответил матери, что если она не одобряет моего пребывания наедине с Яном, то может взять на себя роль дуэньи. Она, конечно, и слышать об этом не хотела.
Самому Броку, вероятно, тоже все это не нравилось, но он не вмешивался. А я уж и не знала, что лучше — может быть, чтобы он вмешался. Лучше что угодно, думала я, только не это его отстраненное безразличие ко всему, что касается меня.
Лиен я почти не видела, хотя Ян как-то упомянул, что она не простила ему выбор новой модели и что настроение у нее по-прежнему самое мрачное. Поскольку она ни с кем в доме не откровенничала, невозможно было себе представить, в каком направлении текут ее мысли и какие планы она строит на будущее.
По крайней мере, те часы, когда я позировала, а Ян работал, были для меня самыми спокойными посреди тревожного ожидания беды. Как я быстро убедилась, Ян был наделен незаурядным талантом резчика-портретиста. Лицо статуи все больше и больше походило на мое. Он был очень требовательным к себе скульптором и перед каждым движением резца придирчиво и недовольно рассматривал свое творение. Но с каждым днем его творение приближалось к совершенству и Ян работал все вдохновеннее. Недовольство его почти совсем пропало. В конце концов он убедился, что выходит неплохо, и это ободрило и воодушевило Прайотта.
По вечерам, в хорошую погоду, я гуляла по окрестностям Бэском-Пойнта, стараясь узнать их получше. Я все еще выжидала, не желая привыкать к жизни здесь и устанавливать какой-то определенный
