Почти сроднившиеся пациентки доктора Жучилина встречались изредка в кафе «Прага», съедали там по шоколадно-масляному пирожному, выпивали кофе. Светлана подарила Славе свою сирень, вставленную в рамку, Слава – сборник переводов с персидского, в котором было четыре переведённых ею стихотворения. Но другой подарок, который Слава сделала своей новой подруге, был совершенно сказочный: Слава пригласила её на день рождения своей матери. Приглашённых было немного: брат матери, отставной военный с женой, племянница и две подруги. Одна из этих подруг – Вера Корн. Обычно Веру сопровождал Шурик. Это было именно то, о чем мечтала Светлана: встретить Шурика не на улице, якобы случайно, а на званом вечере, в уважаемом доме, невзначай... Просто позвонить по телефону она не могла: женская гордость. А встретив его вот так, в приличном доме, она сможет забросить какой-нибудь правильный крючок.
Она перебрала десятки вариантов, пока не придумала крючка удовлетворительного: достала через свою знакомую, работающую в аптеке, описание нового французского лекарства. Это было как раз то, что нужно. Теперь она знала, для чего пригласит его к себе в дом – перевести аннотацию...
Встретились за столом у Киры Васильевны. Шурик сразу же узнал Светлану, хотя прошло больше полугода с той последней, ангинной встречи. Он познакомил её с мамой, напомнил о зубе мамонта, уроненном ему на ногу именно этой милой Светланой... Они сидели за столом рядом, и он ухаживал за обеими... Наливал вино, передавал блюдо с рыбой...
Их прежнее знакомство, с этим чёртовым зубом, было неправильным, как движение не с той ноги. Идиотское, случайное, просто-напросто уличное знакомство. Ангинное свидание повисло в воздухе по непонятной причине. Сейчас всё их знакомство как будто заново переписывали: в уважаемом доме, за достойным столом, в присутствии матери, и теперь всё должно было пойти совсем по-другому. Светлана принадлежала этому кругу: дружила с дочерью подруги его матери. Её бабушка, между прочим, тоже окончила гимназию, как и бабушка Шурика. В городе Киеве. И дедушка. И мама работала на культурной работе, заведовала клубом. И папа был военный...
Светлана ненавидела мать: та ушла из семьи к отцовскому начальнику, оставив её с отцом и забрав младшего брата. Отец через несколько лет застрелился, и она попала к бабушке, с которой отношения были дурными: они мешали друг другу, но не могли друг без друга обходиться. Но теперь покойная бабушка, зловредная скупая старуха, вызвала в Светлане чувство благодарности, она словно бы служила ей службу – вводила её в круг приличных людей... Светлане казалось, что она производит на всех благоприятное впечатление, и всем любезно улыбалась, а Шурику сказала:
– Я была довольно долго больна и не смогла вам позвонить и поблагодарить за лекарство. Но теперь у меня снова возникла необходимость... Видите ли, мне прислали из Франции лекарство, но аннотация по- французски. Вы не могли бы мне её перевести...
– Конечно, Светлана. Мне приходилось переводить фармакологические тексты. Надеюсь, я справлюсь.
И тогда Светлана вынула из сумочки заранее заготовленную записочку с телефоном:
– Позвоните мне, и мы договоримся...
Эта лекарственная стратегия, используемая уже не в первый раз, опять хорошо сработала. Шурик позвонил. Пришёл. Перевёл. Выпил чаю. И ей опять пришлось его несколько подталкивать...
«Всё дело в том, что он ужасно застенчив», – так решила Светлана. И когда она это поняла, ей стало легче: она звонила ему сама и приглашала, и он приходил. Отказывал редко и всегда по уважительным причинам: работа срочная или маме нездоровится... И Вера Александровна всегда передавала ей привет.
43
Зима восемьдесят первого года запомнилась Вере болями, причиняемыми выросшей на ноге косточкой, и трогательной перепиской с Марией. Девочка писала довольно мелкими печатными буквами и делала на удивление мало ошибок. Ещё более удивительным было философическое содержание детских писем:
«Здравствуйте Вера Александровна почему я спрашиваю а ты отвечаешь а больше никто никогда не отвечает почему зимой холодно и зачем в яйце жёлтый желток я люблю тебя и шурика все люди другие скажи я глупая или умная?»
В отчестве Мария долго путалась, пропускала и вставляла буквы, но в конце концов справилась. Слова «глупая или умная» написаны были крупнее всего прочего, знаки препинания отсутствовали, кроме большого, круто изогнутого вопросительного знака в конце, разрисованного цветными карандашами.
Вера долго думала над каждым письмом, писала ответы на обороте хорошей открытки. Не с кошечками и цветами, а с репродукциями знаменитых картин великих художников. И собирала посылки с играми и книжками. Посылала Шурика на почту, он отправлял.
Всю зиму Шурик водил мать на физиотерапию, где производили процедуру над её растущей косточкой, а вечерами натирал ногу гомеопатической мазью оподельдоком и ещё одной, за которой он ездил к известному травнику из бабушкиной записной книжки.
Впрочем, косточка не мешала занятиям Веры с девочками: болела она исключительно в вечернее и ночное время. Иногда она просыпалась от боли – не такой уж сильной, но нудной и отгоняющей сон. Но, в общем, жизнь Веры, в отличие от большинства пожилых людей, существующих как бы под горку, по инерции, без всякого вкуса, наоборот, стала меняться в неожиданном направлении, как будто пошла в горку. Глупая затея покойного Мармелада обернулась так, что творческая энергия, прежде оживающая в ней от соприкосновения с чужим искусством скорее как отзвук похороненных возможностей, теперь нашла настоящее русло. Оказалось, что в ней дремало материнское педагогическое дарование, подавленное изобилием вокруг неё крупных чужих талантов, и небольшие её способности пробудились лишь к концу жизни, в присутствии нескольких бессмысленных девочек, послушно дышащих под её руководством.
По ночам, когда ноющая косточка мешала сну, она лежала и мечтала, как настанет лето, и Стовба привезёт Марию, и они будут жить на даче. И не забыть сказать Шурику, чтобы в начале марта он поехал к дачной хозяйке Ольге Ивановне, и пусть наймёт те прежние комнаты, в которых жили при Елизавете Ивановне. И мысли её устремлялись по несвойственной ей хозяйственной колее: что хорошо бы будущим летом сделать заготовки на зиму, как мама делала, – земляничное варенье, и чернику, перетёртую с сахаром, и абрикосовое варенье. Надо спросить у Ирины, умеет ли она варить абрикосовое варенье с ядрышками, как мама варила... И ещё она обдумывала предложение, которое должна была сделать Лене Стовбе таким образом, чтобы она не могла отказать. И, конечно, главное, чтобы Шурик был ей помощником... Впрочем, в Шурике она была уверена: в её планах сыну отводилась значительная роль.
Вера постоянно обсуждала с Шуриком письма Марии. Завязались самостоятельные отношения между шестилетней девочкой и пожилой дамой. Они существовали как будто совершенно отдельно, независимо от Шурика или Стовбы. А между тем дела у Стовбы шли далеко не блестяще, – о чем, разумеется, Вера Александровна знать не могла. К тому времени как Стовбе удалось добыть необходимое для развода свидетельство, острая необходимость в нем отпала: она получила известие, что фиктивный брак не состоится, потому что подлый американец, предназначенный в мужья, исчез, как только Энрике дал ему некоторую сумму денег. Срочности в разводе теперь не было, условились, что Стовба пришлёт необходимые документы, Шурик сам подаст на развод, а она приедет прямо к назначенному дню.
Подготовившись к важному разговору, но одновременно и не испытывая ни малейших сомнений, что Шурик её одобрит, она сказала ему, что хочет пригласить Марию на лето на дачу. Шурик отозвался довольно равнодушно, даже разочаровав Веру безразличием к возможному приезду чудесной девочки.
– Веруся, я не против, но, мне кажется, это будет тебе утомительно. Но, как хочешь. Я в этом году не смогу особо много бывать на даче, а всё-таки для тебя лишняя нагрузка...
Вера Александровна списалась со Стовбой и получила несколько неопределённое согласие.
Стовба всё равно собиралась приезжать в Москву для развода, – хотя срочности теперь уже никакой не было, но Стовба понимала, что рано или поздно от бессмысленного теперь брака следует освободиться. С дочкой она ещё никогда не расставалась, предложение показалось ей странным, но Мария неожиданно обрадовалась. Предстояло последнее предшкольное лето, и хотя Ростов был городом южным, с большой рекой, но индустриальным и пыльным. Летом Стовбе отпуска никогда не давали, и она решилась отпустить дочку. Но не на всё лето, а на один месяц.
В конце мая, когда Шурик был уже почти готов к переезду на дачу, то есть по длиннейшему списку,
