Часто невысокие загорелые люди с обнаженной головой и черными бородами являлись и о чем-то спрашивали Бен-Гура. Он всегда говорил с ними наедине и на вопрос матери о том, что это за люди, отвечал:
– Мои друзья из Галилеи.
Через них он узнавал все, что делал назареянин, и все замыслы Его врагов – как раввинов, так и римлян. Он знал, что жизнь Его находится в опасности, но ни за что не поверил бы, что они дерзнули покуситься на Него теперь, когда Его охраняла великая слава и всеобщая популярность как среди жителей города, так и среди пришельцев. Но, говоря откровенно, главным образом уверенность Бен-Гура в безопасности назареянина основывалась на Его личной чудесной силе. Рассуждая с человеческой точки зрения, он решительно не мог допустить мысли, чтобы Тот, Кто обладал такой властью над жизнью и смертью и так часто пользовался ею для блага других, не воспользовался бы ею ради собственной безопасности.
Не следует забывать, что все это происходило между 21 и 25 марта по современному календарю. Вечером последнего дня Бен-Гур не вытерпел и отправился в город, обещая вернуться в ту же ночь.
Свежая лошадь, сама находя дорогу, бежала быстро. Грозди вьющихся виноградников кивали ему с изгородей по обеим сторонам дороги, нигде не видно было ни детей, ни женщин, ни мужчин. Топот копыт по скалистой дороге громко отдавался по ущельям. В домах, мимо которых он проезжал, не видно было ни души, костры у входа в шалаши были потушены и дорога пустынна. То был первый вечер Пасхи – тот 'междувечерний' час, когда тысячи пришедших людей толпились в городе, когда жертвенные агнцы дымились во внешних дворах храмов, священники указанным порядком собирали текущую кровь и бережно относили для окропления алтарей, когда все торопились и спешили, как и быстро появляющиеся звезды, которые служили сигналом тому, что все люди должны прекратить всякое приготовление пищи, хотя могут продолжать пить, есть и петь.
Всадник въехал в большие северные ворота, и вот перед ним открылся весь древний Иерусалим во всей мощи своей славы, освещенный тысячами огней во славу Бога.
6. Оскорбленная невинность
Бен-Гур слез с лошади у ворот канны, откуда тридцать лет назад выехали волхвы, направляясь в Вифлеем. Оставив там лошадь и проводника араба, он вскоре был у калитки своего дома, а затем и в большой его комнате. Прежде всего он спросил о Маллухе, однако услышав, что его нет дома, послал привет своим друзьям – купцу и египтянину. Но оказалось, что и они отправились смотреть церемонию. Бен-Гуру сообщили, что Валтасар очень слаб и в состоянии сильного уныния. Молодежь того времени, хотя и считалась более способной давать себе отчет в движениях своего сердца, точно так же, как и в нынешнее время, маскировала его запросы политическими целями. Так и Бен-Гур, осведомляясь о добрейшем Валтасаре и любезно спрашивая, желает ли тот его видеть, в сущности посылал его дочери уведомление о своем приходе. Когда слуга сообщал ответ от египтянина, занавес перед дверью распахнулся и в ней показалась молодая египтянка. Она вошла, вернее вплыла, в облаке газа, который она так любила и который обыкновенно носила, на середину комнаты и остановилась под сильным освещением семи свечей канделябра, прикрепленного к стене. Ей ведь нечего было бояться света.
Слуга оставил их вдвоем.
Возбуждение, порожденное событиями последних дней, почти окончательно заглушило в Бен-Гуре мысль о прелестной египтянке. Если же она иногда и приходила ему в голову, то только как минутное удовольствие, как ожидающее нас и ожидаемое нами наслаждение.
Но как только он увидел эту женщину, очарование, производимое ею, воскресло с прежней силой. Он быстро приблизился к ней и остановился пораженный – так велика была перемена в ней.
До сих пор она казалась возлюбленной, всеми силами старающейся прельстить его, разделяя его взгляды, одобряя его поступки. Она опьяняла его лестью. Когда они были вместе, она любовалась им, уходил же он с отрадной уверенностью, что она с нетерпением будет ждать его возвращения. Для него она красила свои ресницы, опускавшиеся на блестящие, овальной формы глаза. Поэтические рассказы, собранные у рассказчиков, которыми изобилуют улицы Александрии, были повторяемы для него в выразительной поэтической форме, для него были бесконечные выражения симпатии, улыбки, ласки, для него пелись нильские песни, для него надевались драгоценные камни, тончайшие кружевные вуали, шарфы и редкие ткани из индийского шелка. Исстари существующий взгляд, что красота должна быть наградой героя, никогда не осуществлялся с таким реализмом, как при ее изобретательности в доставлении ему удовольствий. Бен-Гур не сомневался в том, что он ее герой. Она доказывала это бесчисленными ухищрениями. Такова для Бен-Гура была египтянка со времени их ночной прогулки по озеру в пальмовой роще. Но теперь?
Читатель мог уже заметить, что в нашем рассказе встречается термин с несколько неопределенным смыслом, употребляемый нами только в духовном значении. Мы рассмотрим его теперь в общем. Редко встречаются люди, не имеющие двойственной натуры: прирожденной и приобретенной. Предоставив разработку этого вопроса мыслителям, мы скажем только, что в настоящее время врожденная натура египтянки проявила себя.
Невозможно, чтобы она встретила даже незнакомого человека с более бросающимся в глаза отвращением. Теперь она казалась бесстрастной, как статуя, только маленькая головка ее несколько наклонилась, ноздри немного расширились, а чувственные губы искривились.
Она заговорила первая.
– Ты вовремя приехал, сын Гура, – сказала она резким голосом. – Мне хочется поблагодарить тебя за гостеприимство. Послезавтра я уже не имела бы возможности сделать это.
Бен-Гур слегка поклонился, не спуская с нее глаз.
– Я слышала, что у игроков в кости существует прекрасный обычай, – продолжала она. – Кончив партию, они справляются со своими дощечками и сводят счеты, затем благодарят богов и надевают венок на счастливого игрока. Мы с тобой долго вели игру. Кому же должен принадлежать венок?
– Мужчина не должен мешать женщине поступать по-своему, – совершенно спокойно отвечал Бен- Гур.
– Скажи мне, – продолжала она, склонив голову и с явной насмешкой, – скажи мне, князь Иерусалимский, где Он – сын назаретского плотника и тем не менее Сын Божий, от Которого еще недавно ждали великих подвигов?
Он сделал нетерпеливый жест рукой и возразил:
– Я не состою надзирателем при Нем.
Прекрасная головка склонилась теперь еще ниже.
– Разрушил ли он Рим?
Бен-Гур снова, но уже со злобой, махнул рукой.
– Где он основал свою столицу? – продолжала она. – Нельзя ли мне увидеть его трон и его бронзовых львов? А его дворец? Он воскрешает мертвых, что же стоит ему построить золотой дворец? ему стоит только топнуть ногой, сказать слово – и явится роскошный дом, и он ни в чем не будет нуждаться.
Теперь нельзя уже было доверять шутливости ее тона. Вопросы были оскорбительны и предлагались злобно. Он со своей стороны сделался осторожнее и сказал шутливо:
– Дождемся, Египет, других дней и других дел от Него. Будут и львы, и дворцы.
Она, не придавая значения его словам, продолжала:
– И почему я вижу тебя в такой одежде? Не такое платье должен носить правитель Индии или какой-нибудь царь. Я видела однажды тегеранского сатрапа, так на нем была шелковая чалма и кафтан, вышитый золотом, а драгоценные камни рукоятки и ножен его меча ослепили меня своим блеском. Мне казалось, что Озирис уступил ему частицу солнечного света. Боюсь, что ты никогда не дождешься своего царства – царства, которое и мне надлежало разделить с тобой.
– Дочь моего мудрого гостя добрее, чем она себя считает, она сделала для меня совершенно ясным, что поцелуи Изиды не улучшают человеческого сердца.
