– Я не нахожу этого.
Она затрепетала от испуга.
– Ты виновна, – продолжал он. – То оскорбление, что ты нанесла Орату как мужчине, он забудет, но то, которое ты нанесла Орату как царю, должно быть наказано.
Она бросилась к его ногам.
– Прочь! – вскричал он. – Ты мертва!
Он хлопнул в ладоши, и страшная процессия явилась на этот клич – процессия бальзамировщиков, из которых каждый нес в руке что-нибудь из орудий или материалов своего отвратительного ремесла.
Царь указал на Не-не-гофру:
– Она умерла. Исполняйте свое дело.
По истечении семидесяти двух дней красавица Не-не-гофра была отнесена в пещеру, выбранную для нее год назад, и положена рядом с ее царственными предшественницами. В ее честь не было погребальной процессии вокруг священного озера.
К концу рассказа Бен-Гур сидел у ног египтянки, и на ее руку, лежавшую на румпеле, он положил свою.
– Менофа был не прав, – сказал он.
– Как так?
– Любовь живет любовью.
– Значит, против нее нет лекарства?
– Орат нашел лекарство.
– Какое?
– Смерть.
– Ты хороший слушатель, о сын Аррия.
В разговорах и рассказах время летело для них незаметно. Когда они причалили к берегу, Иуда спросил:
– Завтра мы пойдем в город?
– Но ты ведь будешь на играх?
– О да.
– Я пришлю тебе мои цвета.
На этом они расстались.
4. Незнакомец
На следующий день, около трех часов, Ильдерим возвратился на стоянку. В то время как он слезал с лошади, к нему подошел человек, в котором он узнал одного из своих соотечественников, и обратился к нему со словами: 'О шейх, мне приказано передать тебе это письмо и просить прочесть его сейчас же'. Если будет ответ, я к твоим услугам.
Ильдерим немедленно подверг письмо внимательному осмотру. Печать была уже сломана. Адрес стоял следующий: 'Валерию Грату в Кесарию'.
– Да возьмет его ангел тьмы! – проворчал шейх, заметив, что письмо написано по-латыни.
Если бы оно было написано по-гречески или по-арабски, он прочел бы его, но на этом языке самое большее, что он мог сделать, – это разобрать четко написанную подпись 'Мессала'. Когда он прочел ее, глаза его засверкали.
– Где Иуда? – спросил он.
– В полe с лошадьми, – отвечал служитель.
Шейх вложил папирус в обертку и, сунув сверток за пояс, опять сел на лошадь. В этот самый момент появился незнакомец, по-видимому, прибывший из города.
– Мне нужен шейх Ильдерим по прозвищу Щедрый, – сказал незнакомец.
Его язык и одежда обнаруживали в нем римлянина. Хотя араб и не умел читать, но говорить на латыне он умел и с достоинством ответил:
– Шейх Ильдерим – это я.
Глаза незнакомца опустились. Подняв их опять, он сказал с напускным хладнокровием:
– Я слышал, тебе нужен наездник для игр.
Губы Ильдерима под белыми усами искривились в презрительную гримасу:
– Иди своей дорогой, – сказал он. – У меня уже есть наездник.
Шейх повернулся, намереваясь уехать, но человек продолжал стоять на том же месте и снова заговорил:
– Шейх, я люблю лошадей, а говорят, что у тебя самые лучшие лошади в мире.
Старик был задет за живое. Он уже потянул было поводья, готовый поддаться лести, но все же ответил:
– Не сегодня, не сегодня, когда-нибудь в другое время я покажу их тебе. Теперь я очень занят.
Ильдерим поехал в поле к своему Иуде, тогда как незнакомец отправился, посмеиваясь, обратно в город. Он исполнил данное ему поручение.
С тех пор каждый день, вплоть до великого дня игр, то один, то два, а иногда и три человека являлись в пальмовую рощу к шейху Ильдериму, и всем им хотелось занять место наездника.
Так Мессала следил за Бен-Гуром.
5. Перехваченное письмо
Шейх, в высшей степени довольный, дожидался, пока Бен-Гур перед обедом отправит его лошадей домой. Доволен он был тем, что ему пришлось увидеть. Полная рысь четверки, которая у него на глазах прошлась разными аллюрами, была замечательно хороша: ни одна лошадь, казалось, не уступала в быстроте другой – словом, вся четверка бежала, как одна лошадь.
– Сегодня, шейх, после обеда я возвращу тебе Сиpиуca, а сам возьму колесницу.
Говоря это, Бен-Гур гладил по шее старого коня.
– Так скоро? – спросил Ильдерим.
– С такими конями, как эти, достаточно и одного дня. Они не пугливы, обладают почти человеческою понятливостью и к тому же любят движение. Вот этот, – он шевельнул вожжей, лежавшей на спине младшего из четверки, – которого ты зовешь Альдебараном, по-моему, самый быстрый. Круг в одну стадию он пробежит втрое быстрее остальных.
Ильдерим потянул себя за бороду и сказал, прищурив глала:
– Альдебаран самый быстрый – ну, а самый медленный?
– Вот этот, – Бен-Гур пошевелил вожжей Антара. – Но он не уступит остальным, так как, видишь ли, шейх, он в состоянии бежать изо всех сил целый день и только к закату достигнет наивысшей своей быстроты.
– И это справедливо, – сказал Ильдерим.
– Я боюсь только одного, шейх!
Шейх сделался вдвое серьезнее.
– В жажде триумфа римлянин не может сохранить свою честь незапятнанной. Во время ристалищ их проделки, – заметь, всех без исключения, – разнообразны до бесконечности. Плутовство их при состязании на колесницах касается всего – от лошади до наездника и от наездника до хозяина. Поэтому, добрый шейх,
