оказаться хуже других, он делает вид, будто не может ответить на вопросы самой простой категории сложности в программе «Кто хочет стать миллионером?» (Какой поп-дуэт прославился хитом «Yes sir, I can boogie»? Кто исполняет роль директора гостиницы в сериале «Отель „Цезарь“»?).
В университете Аалбуэ-Йоргенсен известен прежде всего тем, что постоянно навязывается в соавторы научных статей. Он не из тех, кому легко отказать. «Хотите, я это прочитаю?» — предлагает он, и коллеги, особенно молодые, кивают и неохотно протягивают ему свою статью, которую через несколько дней получают обратно с некоторыми исправлениями и ничего не значащими комментариями и с фамилией Аалбуэ-Йоргенсен на первом месте среди авторов. (В международных журналах сочетание «аа»[37] — это всего лишь два «а», и ничего другого, а следовательно, стоит в самом начале алфавита, что несколько утешает скандинавских ученых, всю жизнь замыкавших алфавитные списки авторов. Существует исследование, утверждающее, что человеку, фамилия которого начинается на одну из первых букв алфавита, делать академическую карьеру легче, потому что его фамилия чаще будет стоять первой в списке авторов статей, а следовательно, на него будут чаще ссылаться. Пол испытал это утверждение на себе: у него есть несколько работ, написанных в соавторстве с другими учеными, и на них всегда ссылаются как на статьи Бентсена).
Опубликуйся или умри. Требования ужесточились. Одним все прекрасно удается, другие, чтобы удовлетворить этим требованиям, используют неблаговидные методы, а третьи вообще бросают всякие попытки опубликоваться. Гюдрюн Гюттормсен, опубликовавшая всего одну научную статью за всю свою профессиональную карьеру в Блиндерне, находится на одном конце шкалы, на другом мы можем разместить Эдит Ринкель, а Гуннар Вик и Свен Аалбуэ-Йоргенсен (даже включая все статьи, в которых он числится соавтором) расположатся где-то посередине.
Эдит Ринкель отличается такой большой научной производительностью, что, несмотря на свою великолепную память, однажды на дне ящика стола нашла копию статьи, которую, как ей показалось, раньше не читала. Она начала читать, в кои-то веки ей понравился автор, она с энтузиазмом стала писать на полях восторженные комментарии («да! точно!»), но через пару страниц сообразила, что это одна из ее собственных статей, написанных несколько лет назад.
Нанна возвращается из Стокгольма! Пол рывком сел в кровати в состоянии полного восторга. Он бросился в душ, тщательно побрился и надел рубашку, которая, как он знал, ему идет. Выпил кофе и проглотил бутерброд, но не стал читать газету. Через четверть часа после пробуждения он уже запер за собой входную дверь. Он собрался и вышел из дома так быстро, как способен только влюбленный мужчина.
Не отдавая себе отчета в том, что еще нет восьми (а значит, оставался еще как минимум час до того времени, когда обычно сотрудники появляются на работе), Пол направился прямо в кабинет к Нанне, постучал в дверь и пригласил ее пообедать в кафетерии. Поскольку он практически не понимал, сколько сейчас времени, то совершенно не удивился, что она в такую рань уже была на месте. Он даже не стал здороваться и произносить обычные вводные фразы, а просто выпалил свое приглашение. Она удивленно подняла на него глаза, он улыбнулся ей широкой улыбкой, от которой женщины обычно падали к нему в объятия, как перезревшие яблоки.
Они договорились встретиться в кафетерии в двенадцать. Когда Пол пришел (в кои-то веки вовремя), она уже стояла у прилавка с чашкой зеленого чая и салатом в руках. Пол выбрал себе еду и пошел впереди нее к столу в дальнем углу помещения: он не хотел, чтобы к ним за столик подсел Паульсен или еще кто- нибудь из коллег.
И вот они сидят друг напротив друга за овальным столом. Нанна мелкими глотками пьет чай, Пол держит в руках кружку с кофе и, улыбаясь, смотрит на нее, ничего не говоря. Но ему кажется, что это не страшно. Чашка с кофе греет его руку, через окна в потолке на светлые волосы Нанны падают лучи сентябрьского солнышка, двери на террасу на крыше распахнуты, там за одним из столиков сидят его коллеги — приверженцы функциональной грамматики, одетые в толстые куртки, и даже несмотря на то, что Пол не слышит их разговора, по их жестикуляции он понимает, что они беседуют о своем предмете.
Он откусывает большие куски от своей булочки, почти не жует, глотает, не давая себе времени почувствовать, какова же она на вкус, но если бы кто-нибудь спросил его, он бы ответил, что никогда прежде не ел булочки вкуснее.
Пол мог бы часами сидеть вот так и смотреть на Нанну восторженными глазами, но посчитал, что надо бы что-нибудь сказать, кроме того, он хотел услышать ее голос, поэтому спросил, как идет работа над ее проектом. Нанна ответила, что со времени их последнего разговора она не много успела сделать, потому что уезжала.
— Ах да, я слышал, — проговорил Пол.
Нанна поднесла вилку с салатом ко рту, взяла маленький кусочек и стала почти незаметно пережевывать его.
— Ты ведь была в Копенгагене? — спросил Пол, прикидываясь неосведомленным.
— Нет, в Стокгольме, — сказала Нанна.
Они поболтали о Стокгольме, о Старом городе, о конференции и об общих знакомых из Стокгольмского университета. Возникла пауза. Пол поинтересовался, знакома ли она с исследователем языка средств массовой информации по имени Стаффан, с которым Пол недавно встречался на конференции в Амстердаме. Нет, Нанна с ним не знакома. И снова воцарилась тишина.
Пол допил кофе и хотел было уже сходить за добавкой, но заметил, как Нанна нервно ерзает на стуле, и испугался, что если сейчас уйдет, то она закончит обед до того, как он успеет сказать, что любит ее. Она казалась обеспокоенной, готовой сорваться с места. Она поменяла положение ног и бросила взгляд на часы. Пол машинально сделал то же самое: прошло уже пятнадцать минут.
В тот же момент в кафетерии появилась Ринкель. Заплатив за еду, она стояла какое-то время у кассы с чашкой кофе в руках и осматривала помещение. Затем она прошла мимо стола, за которым сидели Нанна с Полом, но не поздоровалась с ними, просто скользнула по ним взглядом своих светлых глаз и, стуча каблуками, проследовала дальше и села за столик на двоих в том же конце зала. В воздухе остался запах горячего кофе и намек на запах ее духов. Пол почувствовал, что начинает злиться. Черт бы подрал эту женщину! Нанна ничего не говорила, но что-то в ее взгляде, в выражении лица дало Полу понять, что именно сейчас, именно в эту минуту у него есть возможность высказать то, о чем он думает. Он помедлил несколько секунд, а потом несмело произнес:
— Она весьма…
— Да, — тут же ответила Нанна.
— Холодная рыба, — продолжил Пол и, ободренный оживлением Нанны и желая произвести на нее впечатление, добавил: — Oderint dum metuant.
— Что? — переспросила Нанна.
— Это означает: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Так любил повторять Калигула, — объяснил он, одновременно осознавая, что предает Ринкель, что ему совершенно не стоило говорить подобных вещей.
Но Нанна захихикала, словно ребенок, услышавший, как его ровесник произнес запретное слово, одно из тех ужасных слов, которые все знают, но которые, по словам взрослых, нельзя произносить. Пол восхищенно слушал смех Нанны, он с облегчением отметил, что все признаки беспокойства, все признаки, указывавшие на то, что Нанна хочет уйти, исчезают, и он стал рассказывать еще что-то о Ринкель, о том, как ее не любят на кафедре, а Нанна кивала и говорила, что Ринкель не слишком хорошо умеет подстраиваться. Пол поведал ей, что, по слухам, Ринкель практически вынудила молодую стипендиатку отказаться от должности еще до того, как та закончила диссертацию. Нанна, потупив глаза, подтвердила, что слышала то же самое: последовательное игнорирование, обделение должностью, когда стипендиатка выставила свою кандидатуру на выборы в правление (а речь идет об органе, куда совсем непросто заманить людей), ни одного кивка, ни одной кроны для поездок на конференции. В конце концов та просто уволилась. Судя по коридорным сплетням, она просто не смогла больше выносить такое обхождение со стороны Ринкель.
Пол покачал головой и немного повернулся, чтобы увидеть Ринкель, сидящую с прямой спиной за одним из столиков у окна, и внезапно чувство стыда вытеснило радость от перемывания косточек. Ему
