— Да нет же.
— Может быть, здесь, на маленьком австралийском острове, но не дома.
— Нет, Эдит, нет.
Кроме того, Пол мечтал об аплодисментах. В университете вокруг исследований не происходит никакой шумихи, не существует никаких обычаев чествования сотрудников со стороны начальства, да и вообще не принято интересоваться тем, какие научные изыскания проводятся в соседнем кабинете. А Пол стремился к признанию, к похлопыванию по плечу, к поощрению в виде нескольких дружеских слов. И даже больше: он был бы не против повышения зарплаты, если уж на то пошло. И он бы не отказался от предоставления ему постоянной работы и кабинета побольше (хотя такие кабинеты предназначены для профессуры, но как только он получит постоянную работу, он может попросить и о повышении). Чем больше он работал над «РЕВ 21», тем более заманчивыми казались перспективы обретения известности, пусть и в ограниченном кругу лингвистов и лингвотехнологов.
И пока Пол сидел и решал головоломки, складывал один кирпичик на другой, пытался найти решение, создать целостную картину, он словно возвращался в детство. Вот семилетним мальчиком он сидит за обеденным столом, напротив него — мама, перед ней лежит стопка бумаг (вероятно, рукопись). Ноги Пола не достают до пола, и он обвивает их вокруг ножек стула, рот открыт от сосредоточенности. Он строит карточный домик. Каждый раз, когда ему удается поставить домиком две карты, он привлекает мамино внимание: «Смотри, мама!» Мама смотрит и ободряюще улыбается. Выстроив первый ряд карт, он ставит две сверху и приступает к строительству нового этажа. Каждой паре карт, которая стоит и не обрушивает соседние, требуется мамино одобрение. «Смотри, что получилось, мама». Мамино терпение бесконечно, она отрывает взгляд от своих бумаг, кивает, улыбается, хвалит сына. «Смотри, мама!» Когда непрочные стройматериалы подводят его и одна карта обрушивает соседние или когда падает вся постройка, он замолкает, высовывает язык, украдкой бросает на маму взгляды, но она проявляет деликатность, в такие моменты полностью погружаясь в свою рукопись, и Пол думает, что она не видела, какому унижению он подвергся. Но вот домик уже реконструирован. «Смотри, мама! Смотри, что получилось!»
В последнее время он подолгу засиживался на работе, твердо уверенный в том, что Нанна работает над теми же проблемами этажом ниже. Он видел, что и в кабинете Ринкель горит свет, но не стучался к ней. Однажды, когда он проходил мимо ее дверей, ему почудилось, что он уловил пьянящий аромат, ее запах. Пол остановился, принюхиваясь большим красивым носом, ему показалось, что он ощутил запах сексуального возбуждения, и в следующую секунду он уже оказался в противоположном конце коридора. Спускаясь по лестнице на этаж к Нанне, он прислушивался к себе, говорил, что у глупости должны быть границы. Смешно думать, что она сидит в своем кресле и источает в его честь эротические запахи. Скорее всего, она сосредоточенно работает, что и ему следовало бы делать, и мысли ее наверняка так же четки, как синтаксические анализы, а вот он погрузился в грязные фантазии.
Когда Пол стучал в дверь Нанны, то отметил про себя, что уже много недель даже не разговаривал с Ринкель и какое-то время вообще о ней не думал. Потому что за этой дверью находилась девушка его мечты. За письменным столом сидела Нанна, она выглядела усталой, под ее глазами наметились слабые синие тени. Он спросил, как идут дела, достигла ли она чего-нибудь, она сказала, что трудится без продыху, но нисколько не продвинулась, и он взял ее за руку, холодную и такую маленькую, что она почти исчезла в его ладони, и почувствовал себя большим надежным защитником.
«Мы справимся», — проговорил он и пожал ее руку, но не нашел отклика, ее рука безжизненно покоилась в его, и он вспомнил Кристиана с буквы «К» и отпустил ее руку, не из нерасположенности или неприязни, а из уважения к ней. Но, отпуская ее руку, он успел нежно провести по ней пальцами. Она подняла на него взгляд покрасневших глаз. У нее были такие волосы, какие бывают у девочек летом. Бедная Нанна, мы скоро справимся.
Он звонил маме практически через день, чтобы удостовериться, что у нее все в порядке. Он забросил Мортена и маму самым постыдным образом, но предупредил их, что в ближайшие недели у него будет чрезвычайное положение. Он сказал «недели», а не «месяцы», потому что всегда был и всегда будет неисправимым оптимистом, и эта черта окажется очень полезной в ближайшем будущем (потому что скоро в жизни Пола начнется период, который в дальнейшем он станет называть «самое тяжелое время в моей жизни»).
Днем Пол исполнял свои обязанности научного сотрудника кафедры: он вел занятия, но тратил минимум усилий на их подготовку, он отвечал на электронные письма, делал необходимые звонки, а с сильными глаголами работал ровно столько, сколько положено.
Между тем наступила осень, за стенами кафедры все поблекло, с деревьев в Исследовательском парке опадала листва, и в один прекрасный день, когда Пол сидел и смотрел в окно своего кабинета, пошел первый снег. Времена года сменяли друг друга, как и всегда, и университетская жизнь шла своим чередом. Семестр подходил к концу, студенты выяснили, какие книги из списка обязательной литературы они не успели прочитать, и сидели на жестких стульях в читальных залах до глубокого вечера. Преподаватели лихорадочно повторяли тезисы своих последних лекций и выходили из аудиторий, светясь от счастья, потому что семестр близится к завершению и им не придется преподавать до следующего года, но вместе с тем они боялись, что их студенты сдадут экзамены хуже, чем студенты, находившиеся под крылом других преподавателей. Они усаживались за письменные столы и составляли экзаменационные задания, с которыми, они были уверены, справятся их студенты.
В конце ноября университет преображается. Читальные и спортивные залы, а также аудитории для семинаров превращаются в экзаменационные кабинеты. С неизбежностью, с какой заяц меняет шкуру на белую, а озера Согнсванн и Маридалсванн покрываются льдом, появляются дежурные: улыбчивые, доброжелательные, жаждущие общения пенсионеры, с удовольствием болтающие со студентами, сопровождая их из аудитории в туалет. Одни из них двигаются так медленно, словно ходят на деревянной ноге или на протезах, и может быть, в некоторых случаях так оно и есть, и даже те студенты, которым срочно требуется пописать, не смеют на это пожаловаться, потому что дежурные напоминают им собственных бабушек и дедушек, которых им вечно некогда навестить.
Преподаватели прохаживаются между рядами парт, наклоняются к студентам, спрашивают, все ли у них в порядке, интересуются, понятны ли задания. Большинство студентов кивают и отмахиваются от них, прекрасно зная, что преподаватели не могут им подсказать. Другие задают вопросы из экзаменационных заданий и агрессивной мимикой требуют ответа, третьи едва слышным шепотом докладывают обо всей диспозиции и сообщают все, о чем они думали с того момента, как несколько часов назад прочитали задание.
После завершающего успокоительного обхода преподаватели собираются во «Фредерикке», где, сидя за столиком, заверяют друг друга, что в этом году экзаменационные задания были особенно интересными, всеми доступными средствами стараются успокоить друг друга и приободрить перед испытаниями, предстоящими в ближайшем будущем.
Уже на следующий день они забирают толстые пачки экзаменационных работ в канцелярии кафедры и несут эту тяжелую ношу в свои кабинеты, где и читают ответы студентов, длинные и короткие, написанные каллиграфическим почерком или неразборчивыми каракулями.
На обложке работы, как и на каждой странице, вместо фамилии студента стоит номер. Ответы анонимны, что гарантирует объективную оценку знаний, но в стопке каждого преподавателя имеются работы, которые легко идентифицировать по особому почерку, немыслимой орфографии или по пристрастию к отдельным словам: вот это тот, что все время так приятно улыбается с первого ряда, его надо наградить
