При упоминании икон, глаза Игоря вспыхнули кровавым алчным отблеском...
- Но мы-то тоже не просто так тут сидим, а надежно блюдем путь к люку, отделяющему наш жилой уровень от старого - окаянного, раскольничьего, - вдохновенно продолжил старик.- И называем мы тот люк - Гранью, что защищает мир жизни от мира смерти, реальность от страшного вымысла, и не дозволяет являться к нам призракам жутким, до сих пор водящимся в тех подвалах проклятых!
- Ох, ну и кошмарные же сказки ты нам поведал, дедушка! - я нервно обняла себя за плечи, ибо от слов Силыча веяло настолько необузданной первозданной силой, что я почти поверила в эти зловещие байки из склепа.
- А ведом тот путь лишь нескольким нашим старейшинам, - добавил Летописец.
- А, это их наш диггер называл Они! - догадалась я.
Игорь кивнул.
- А почему вы Летописец? - робко встряла Галка.
- Вот, - Силыч экзальтированно потряс кожаным блокнотом, - записано тут все, Грани касающееся.
- И все-таки, кто-нибудь за эту Грань ходил? - нетерпеливо вскрикнул диггер, впечатленный упоминанием о бесценных иконах. - И возвращался ли обратно?
- Да, находились глупцы, - сердито подтвердил старик, бойко шелестя страницами. - Вот, все у нас тут зафиксировано, потому что передается эта летопись из рук в руки, уже сто лет!
Я восхищенно присвистнула.
- В 1997 году, - читал Летописец, - ушли за Грань шесть изыскателей и не вернулись. До этого, в 1982 году еще трое там сгинули, и в 1973 - пятеро, а в 1964 - семеро...
- Ну а еще раньше? - вдруг неожиданно для самой себя выпалила я.
Старик хитровато прищурился:
- Ай и знаешь же ты, дочка, к чему клонить нужно... Твоя правда, - он продемонстрировал мне листок, исписанный убористым, непонятным почерком, - описана тут зима 1948 года, коя шибко холодной и голодной выдалась. Подобрали тогда наши добытчики трех немцев беглых - обмороженных и полумертвых. Ну, ясно дело, обогрели мы их да выходили. Али мы звери какие, а не люди? Даже имена их диковинные запомнили: Шульц, Аксман и Зальц. Но вот только едва оклемавшись, ушли те фрицы за Грань и не вернулись. А перед уходом, рассказали они нам, будто имеют при себе вещь важную - древнюю и магическую, предназначенную для Светлой королевы и повелели нам ее ждать, а когда она явится - помочь той девушке всем, чем сможем...
Я слушала старика молча, потрясенно вылупив глаза и по-дурацки отвалив челюсть. В сказки я не верила принципиально, в магию - тоже, но упоминавшиеся в летописи беглые немцы оказались именно теми, о ком говорилось в архивном документе, показанном нам Стасом...
Глава 6
Василий Силантьевич Мещеряков, в прошлом - профессор истории и заведующий кафедрой в университете, а ныне - лицо без определенного места жительства, подпер сухощавой рукой свою безудержно клонящуюся на грудь голову, осоловев от выпитой натощак водки и чувствуя приятную тяжесть в желудке, вызванную жирной, сытной тушенкой. Так плотно он не обедал уже недели четыре, а то и дольше. Минувшей осенью Силычу стукнул восемьдесят один год, и получается - что разменял он уже не много не мало, а подумать страшно - аж целый девятый десяток, втихую - сам удивляясь своей невероятной живучести. А ведь до подобного, более чем почтенного возраста редко кто дойти умудряется, даже из тех верхних - не в пример ему, старику бездомному, благополучных обитателей. Но у Силыча, глянь-ка - эко диво: и зубы почти все на месте, и сердчишко не барахлит, и суставы не пошаливают. Вот только в последние года три глаза подводить начали, не иначе как катаракта развивается...
Старик вздохнул по-философски спокойно, пытаясь через застилающую глаза белесую пленку рассмотреть фигуры трех гостей, уходящих в подсказанном им направлении... Вроде бы теперь и умирать пора - свой долг он выполнил, дождавшись девушку о которой около тридцати лет назад поведал ему прежний Летописец, на смертном одре передавая приемнику тайные знания и заветный блокнот с записями.
'Ан нет, - тут Силыч не смог отказать себе в удовольствии немного посмеяться над неизбывной противоречивостью непредсказуемой человеческой натуры, - не мудрец он, а простой червь - копошащийся в чреве огромного города. Ибо сам ведь понимает - что жить ему уже не зачем, но и умирать почему-то - ой как еще не хочется...'
Ох, уж и поизгалялась же над ним судьба-злодейка, погнула да поломала всласть. Вроде бы все имелось у солидного профессора - и работа престижная, и жена красавица, и сын умница; да вот только оженился его наследник Петр неудачно. Вопреки увещеваниям родителей, взял он за себя девку из прижимистой деревенской семьи, скандальную да сварливую. А несколько лет спустя пришла в их дом беда страшная - мгновенно сгорела от рака ненаглядная Васина любушка - жена Алевтина. Вот и начала сразу же после похорон сноха Силыча пуще пилы пилить, да заживо поедом есть. Мол, у них с Петей уже трое детей подрастает, между прочим - Мещеряковских внуков родных, а живут они все в профессорской двухкомнатной квартире, чуть ли не друг у друга на головах. И так хорошо Марья мужа к рукам прибрала, что тот против нее и пикнуть не смел, лишь смотрел на отца виновато да натужно шеей багровел, будто боров перед забоем. Устал Силыч от их склок ежедневных, плюнул на имущество, да и не мудрствуя лукаво - ушел из дому насовсем. Потом на работе неприятности случились в партийном плане, и по ложному доносу его с кафедры уволили. Сначала он по старым друзьям кочевал, а затем, поняв - что всем в тягость оказывается, принялся по подъездам ночевать да на улице милостыню просить. Документы у него украли какие-то лихие люди, и вскорости попал он к подземным обитателям - быстро признавшим Силыча за своего, да проникнувшимся немалым уважением к умному и доброму профессору. А тут и Летописец старый умер, успев выбрать Силыча заместо себя. Так старик и зажил...
И следует признать, что не желал новый Летописец становиться обычным нахлебником, а как мог - вносил свою скромную лепту в быт подземной общины. Кого лечил, некоторых - учил, скольких-то и на путь истинный наставил - отвадив от наркотиков и прочих гадостей. Да разве ж всем поможешь? Но все эти годы Силыч знал - он не имеет права умирать до тех пор, пока не приведет к нему судьба ту, коей предначертано мир спасти, да остановить страшного бога, несущего погибель всему живому. А поэтому до тех пор - пусть и стоит смертушка костлявая у него за плечом, а тронуть Летописца - даже пальцем не смеет!
Вот так ждал-ждал он, да и дождался таки...
Напророченная королева приглянулась Силычу сразу. И на лицо хороша, и учтива, и умна. А уж какая сила душевная у нее в глазах светится - и не передать словами. Тотчас понятно становится - познала эта девушка и горе, и любовь, и потери, но не сдалась, не сломилась, сердцем не зачерствела. На прощание Силыч взял ее за руку и долго вслушивался в свои ощущения, пытаясь четко уяснить - что же подсказывает ему интуиция и маленький провидческий дар, сам собой откуда-то возникший за годы подземной жизни...
- Ох, дочка, - тихонько посетовал старик, осторожно заглядывая в черные девичьи глаза, доверчиво распахнувшиеся ему навстречу, - много чего тебя в жизни подстерегает: и опасности, и разочарования, и радости...
- А любовь? - серьезно спросила она, едва заметно улыбаясь уголками алых губ.
- И любовь! - согласно кивнул Летописец. - Но не простая и понятная, а та - которую ты сама взрастишь, выстрадаешь да выпестуешь...
- Чудны речи твои, дедушка! - добродушно усмехнулась черноглазая девушка. - Но и на том спасибо!
Попытался заглянуть Силыч и в будущее рыжего юноши, но не увидел там ничего обнадеживающего, а только жадность, страх и приближение неизбежной гибели, коей суровый рок всех неправедных людей наказывает. Отшатнулся он недоуменно и промолчал. Брал он за руку и подружку королевы, разглядев в ней
