Степанову, машину. Вряд ли она ошибается. Пусть Чернов с Беловым утешаются историями о том, что в городе полно других джипов с неработающими тормозными фонарями. Другим джипам нет никакого дела до их стройки.
Сам он в Сафоново в ту ночь не ездил, это он знал совершенно точно. Значит, на его машине поехал кто-то другой. Вывод, конечно, вполне логичный, но не дающий ответов ни на один вопрос.
У кого могли оказаться ключи от его машины?
Да у кого угодно. Сто раз он давал ключи ребятам из охраны, чтобы они отогнали или переставили его машину. Сто раз на этом джипе его подвозили домой с вечеринок более трезвые сотрудники. Чернов как-то ездил на нем в «Дюпон», потому что его собственная машина была в ремонте. Саша прошлой зимой таскалась на ней в «Тойота-центр» и полдня простояла там в очереди на замену резины. Белов, кажется, тоже на ней куда-то ездил, а Степан почему-то ездил на его спортивном, длинном и совершенно непригодном для жизни на московских дорогах «БМВ».
Он понятия не имел, где запасные ключи от его машины и существуют ли они до сих пор в природе.
И еще собака…
Собака прораба, которая всегда за три километра чуяла неизвестных и начинала заходиться от безумного лая, спокойно проспала всю ночь у себя в загоне и ни разу не гавкнула.
В его машине приезжал кто-то из тех, кого Веста отлично знала и считала за своего. Был ли этот «кто- то» убийцей? Или он приезжал посмотреть? Или просто проезжал мимо в Степановой машине, которую взял просто для того, чтобы покататься? Или этого загадочного незнакомца Муркин тоже шантажировал?
Кому могла быть выгодна смерть Муркина?
Саше Волошиной, ясно как день, и эту версию рассматривать он не станет.
Саша не убивала. Она собиралась ему заплатить, но не собиралась его убивать. Столкнуть в котлован, да так, чтобы человек ударился виском и умер, не так-то просто, и Саша этого не делала.
Она могла отравить… Нет, она не предотвратила самоубийства своего мужа, на которое рассчитывала, но толкнуть человека в котлован она не способна.
Степан аккуратно притормозил на светофоре и потянулся, заложив за голову руки. В машине стало тепло, и очень захотелось спать. Очевидно, не только на Ивана действует перемена давления.
Залечь бы сейчас на диван, под тяжелый и теплый плед, накрыться им по самые уши и спать, спать… И пусть бы рядом посапывал Иван или возился на полу со своим конструктором и книжкой «Трое в лодке». Да, пусть бы Иван возился на полу, а под теплым пледом вдвоем со Степаном была Ингеборга. Он обнимал бы ее, стройную и длинную, гладил затянутое в джинсы бедро и упругую грудь под тонким свитером – просто так, без всяких видов на продолжение, потому что ему очень нравится ее гладить и думать о том, как все у них будет ночью.
Он думал об этом так, как будто такое было у них уже сто раз, и в предсказуемости состояла самая главная прелесть. Прелесть и чувство защищенности, безопасности, собственной состоятельности и… человечности, о которой он всегда так мечтал, а находил только бешеную кабанью звериную похоть.
И в уютном и близком тепле таилось бы еще обещание рая, из которого его никогда не выгонят за грехи.
Светофор переключился, и, наверное, довольно давно, потому что зеленый уже не горел ровным светом, а вовсю мигал, и очередь ревела могучим разноголосым оскорбленным ревом. Степан встряхнулся, словно внезапно вышедшая из оцепенения собака, и нажал на газ.
О чем он думал, прежде чем размечтался, как хорошо ему будет под пледом рядом с Ингеборгой? Ах да. Об убийцах и их жертвах.
Белов прав – в свете последних признаний нужно еще раз попытаться проанализировать смерть прораба. Неужели Петрович тоже мешал кому-то незримому, но стоящему так близко, что Степану страшно об этом даже подумать?
Что Петрович мог знать об убийстве Муркина, о чем он хотел рассказать Степану? Или он ничего не знал и хотел рассказать вовсе не об убийстве, а о том, что поставщик опять прислал некачественные плиты? Как это теперь проверить, у кого спросить?
Степан был очень обижен на Петровича. Обижен и зол.
Он никак не ожидал от него такой подлости. Он даже предположить не мог, что Петрович способен бросить его одного в такое трудное время. Как он мог так поступить? Раньше они никогда и ни в чем не подводили друг друга.
Он был страшно зол на мать, когда она умерла. Он целый год не мог привыкнуть к тому, что она умерла. И сейчас не мог простить Петровича за то, что тот тоже умер.
Сговорились все, что ли!..
Нет, не зря он боится, и ощущает себя цирковым тигром, и везде чует подвох, и не верит ни в какие высокие чувства.
Нет никаких высоких чувств. Ты заставляешь других прыгать в кольцо, если тебе это выгодно. С кем-то такой трюк получается лучше, с кем-то хуже, но это просто такая игра. Кто кого перехитрит. Доверие и любовь выдумали для того, чтобы, прикрываясь ими, ранить как можно больнее. До крови, до костей. Все, кого он любил или кому пытался доверять, бросили его, ушли в самый неподходящий момент.
Нет и не будет теплого пледа в середине дня, и полудремы, сквозь которую слышно, как возится на полу Иван, рассыпая по ковру конструкторские детали, и радостного покоя, в котором все хорошо не только сию минуту, но будет хорошо всегда, и легкого дыхания лежащей рядом женщины, и уверенности, что все это никуда и никогда не денется.
Черт побери, почему его опять сносит в какие-то высокие материи?! Он хотел подумать о Муркине и о прорабе, а о чем думает на самом деле?!
Она налила себе чаю в чашку, как будто всю жизнь прожила в его квартире, и сунула замерзшие ноги в его собственные меховые тапки, привезенные в прошлом году из Австрии, будто имела полное право на все это – на тапки и чашку… Как будто ее вовсе не мучает вопрос, что будет дальше. Как будто она ничуть не
