издевательство над людьми, которые собирались на выходные за город. Пап, а мы за город поедем?
– Поедем, – пообещал Степан неожиданно. – Поедете с нами, Инга Арнольдовна?
Иван отцепил от Степановой шеи ручки-веточки и немедленно заныл:
– Вот было бы здорово, Инга Арнольдовна! Ну пожалуйста, ну поедемте! Помните, как мы в прошлый раз ездили?! Ведь было же здорово, правда?
– Правда, – согласилась Инга Арнольдовна.
Ей ни капельки не было неловко, и все происходящее нисколько ее не смущало. Ей было весело, уютно и легко, как будто все давным-давно определилось и стало на свои места и осталось только сообщить хорошую новость Ивану, который – конечно же! – придет в восторг. И еще ее очень развлекала почти обморочная растерянность Павла Степанова.
Словно почувствовав ее настроение, он вдруг пристально на нее взглянул и сказал внушительно:
– Ну вот что. Пойдемте-ка в китайский ресторан. Здесь за углом, совсем рядом. И Ивану погулять не вредно, вы сами сказали, Инга Арнольдовна…
Против китайского ресторана никто не возражал, хотя Ингеборга немного огорчилась. Ей было непонятно, почему ему хочется увести ее из своего дома. Опять пируэты и заходы или на этот раз что-то другое? Нежелание сдаваться? Страх, что попался? Сожаление? Раскаяние?
Она и предположить не могла, что от нереальности происходящего в его жизни у Павла Степанова даже заболела голова. Головная боль, его вечный спутник и враг, по-змеиному вплыла в висок и с наслаждением укусила в первый раз.
Эта рождественская картинка – женщина, с которой у него все так хорошо сложилось, и его сын, веселый и счастливый, только что вернувшийся с праздника, на его собственной кухне, где тепло и вкусно пахнет, и горит неутомительный легкий свет, и сияют глянцевыми боками яблоки в плетеной корзине, и осторожно крадется по черной полированной стойке рыжий фарфоровый кот, и распахнутая книга валяется на диване, и лоснится в переливающейся вазочке малиновый джем – была для Павла Степанова так же неуместна, чужда и кратковременна, как снег в мае.
И самое-самое главное – картинка не могла иметь к нему никакого отношения.
Он заглянул в чужое окошко, только и всего. Или нет. Он по ошибке забрел в чью-то чужую жизнь. Вовсе не его ждали в этой теплой и светлой кухне. Вовсе не он сделал всех такими счастливыми, и, пока никто не догадался об ошибке, он должен обязательно предпринять что-то, куда-то уйти и увести их, разрушить фарфоровую сусальную иллюзию, поверить в которую оказалось так соблазнительно просто.
На улице было влажно и холодно. Снег – вполне реально зимний, а вовсе никакой не майский – лежал на лавочках и деревьях, машины выплескивали с шоссе серую массу, похожую на грязную мыльную пену. Иван первым делом слепил снежок и метнул его в ближайшее дерево. Снежок прилип к стволу с мокрым чавканьем.
– Красота какая! – восхитился Иван. – Пап, давай снежками бросаться!
Степан воспринял эту идею с неожиданным воодушевлением. Он не знал, что скажет Ингеборге, если хотя бы на минуту останется с ней наедине.
Она посмотрела в его замшевую спину, независимо пожала плечами и закурила сигарету.
Чего бы он ни напридумывал на сей раз, это его проблемы, так сказала она себе. Он или справится с ними молча, или поделится с ней, или они разрешатся сами собой. Она не станет приставать, выясняя, в чем дело. Уж на это-то ее прибалтийского здравого смысла вполне должно хватить.
Когда они добрались до ресторана, Иван был мокрым с ног до головы и таким же счастливым.
– Вы не сердитесь, Инга Арнольдовна? – заскулил он, подбегая. – Мне папа велел у вас спросить, не сердитесь ли вы?
– Вовсе нет, – ответила Ингеборга чересчур любезно, хотя Иван ровным счетом ни в чем не был виноват. Но даже прибалтийское терпение было не бесконечным. – А ноги у тебя такие же мокрые, как и все остальные части тела?
Иван так горячо стал уверять ее, что ноги у него совершенно сухие, что она моментально убедилась в своей правоте.
– Понятно, – перевела она Иванов скулеж, – значит, когда сядем за стол, ты снимешь кроссовки и будешь сидеть в носках.
– А так разве можно? – спросил Иван.
– Нет, но другого выхода я не вижу. Если только ты не согласишься сейчас же отправиться домой.
– Не-ет, – прогудел Иван и осторожно взял ее за руку. Ингеборга посмотрела на тоненькую ручку-прутик в своей руке, и ей стало грустно.
В ресторанчике ничего не изменилось – так же раскачивались разноцветные фонари на липах, иероглифы, намалеванные на досках, шли сверху вниз, провожая посетителя по крутой лесенке, щекастый мандарин при входе был так же сладостно приветлив, и девушка в красном кимоно с золотыми драконами и синими стрелами вместо глаз кланялась все с той же, почти китайской грацией.
Иван, вытащив ручку-прутик, промчался вперед, в сумеречное и пахучее тепло ресторана, а Ингеборга сказала в спину Павла Степанова:
– Зачем ты позволил ему так вымокнуть? Он же не понимает, что у тебя такое… своеобразное настроение!
Он покосился на нее и ничего не сказал.
– Пап, я здесь! Инга Арнольдовна, а помните, мы тут с вами встретились, еще когда вы со мной не занимались? Помните?! У нас опять хороший стол, прямо рядом с рыбами! Инга Арнольдовна, а вы умеете есть палочками?
