моментально пропал. – Мне некогда, Павел Андреевич. Если вы сомневаетесь в том, что расследование было проведено тщательно…
– Нет-нет, – испуганно пробормотал Степан, – я не сомневаюсь. Совсем не сомневаюсь. Просто у меня… предчувствие.
– Ну да, – сказал Никоненко. – Я понял.
Он запустил мотор и захлопнул дверцу машины перед самым Степановым носом.
– Если что, звоните, Павел Андреевич!
Степан проводил «пятерку» взглядом. Она неторопливо поползла к выезду со стройплощадки, ныряя в песочные дюны, как рыбацкая лодка в волны во время крепкого ветра.
– Паш, ты чего, совсем того, что ли? – злобно спросил Чернов у него над ухом. – Не, я, конечно, идиот, о чем вы с Беловым мне все время напоминаете, но я ни хрена не понял, зачем ты стал его расспрашивать, а? Чтобы он свое поганое расследование на нашей территории снова начал? Чтоб я еще четыре сортира построил, пока объект заморожен? А, Паш? Нет, ты мне объясни, может, это у тебя политика такая? Чтобы не работать, а только с ментами рассусоливать?
– Заткнись, Черный, – попросил Степан миролюбиво, – чего ты лаешься?
– Я не лаюсь, а хочу знать!..
– Что ты хочешь знать, любознательный мой? – внезапно приходя в ярость, спросил Степан. – Что ни х… они никакое расследование не проводили, даже идиоту ясно. Так, отписались для того, чтобы на себя лишнего не вешать, и дело с концом.
– Да нам-то что?! – заорал Чернов и от злости даже ногами затопал. – Нам-то что за дело до того, было расследование или не было?! Или ты этого Муркина любил как родного брата?!
– Да не любил я его как родного брата! Я Муркина знать не знал, пока его не прикончили, но если его убили, значит, убийца где-то очень близко, понимаешь?! Это кто-то из своих, понимаешь?! И ни хрена не ясно, зачем его укокошили и кого укокошат следом! С него даже часы не сняли и кошелек не вытащили, значит, грабить его не собирались! В драке тоже убить не могли, потому что никаких следов драки наш Пуаро не обнаружил! Тогда зачем его убили?! Кому он мешал? – В запале Степан поддал ногой горку мокрого песка, песок брызнул в разные стороны, обрушился за отворот его светлых джинсов, осыпался, оставляя на ткани чудовищные поносные следы. – А, черт! Черт, черт, черт!!
– Что-то я опять ничего не понял, – помолчав секунду, проговорил Чернов осторожно. – Он же сказал – несчастный случай. А ты говоришь – убийство.
– Я потому говорю – убийство, – объяснил Степан устало, – что, голову даю на отсечение, никто, включая Пуаро, не знает, убийство это или нет. У них резонов этим делом заниматься – никаких. Это только Маринина ваша пишет, как нашли труп на свалке и по тревоге всю местную ментуру подняли. В земной жизни такие штучки не канают, Вадик. У них без нашего убогого Муркина забот полон рот, включая ножи, стволы, маньяков, малолеток и так далее. А на нашей с тобой территории, если только Муркин и вправду сам не навернулся, получается вполне готовый и даже поимевший опыт убийца. И не только на территории, но и в составе трудового коллектива, что характерно.
– А почему он… в составе? – спросил Чернов растерянно. Самое ужасное, что все это было похоже на правду.
– А потому, что Веста всю ночь продрыхла в будке и не гавкнула ни разу.
Вестой звали собаку прораба, которая уже несколько лет работала у них на объектах сторожем на половинном окладе. Прораб подобрал ее на какой-то помойке года три назад, выходил и вырастил в громадную черно-желтую собачищу неопределенной породы. Она была крупнее овчарки и отличалась потрясающим внешним безобразием и истинно беспородным недюжинным умом. Рабочие всерьез считали, что никакая это не собака, а как бы дух стройки.
Ну вот есть же озерный дух. Или лесной дух. Или водяной. Значит, есть и дух стройки.
Веста контролировала ситуацию в каждом углу объекта. Если бы на ночь ее спускали с поводка, никакие местные народовольцы не осмелились бы не только лампочку разбить, но даже взглянуть в сторону заградительной сетки. Но прораб не разрешал ее спускать, опасаясь, что в один прекрасный день собаку отравят. Веста свободно шаталась по объекту только в светлое время – рано утром и поздно вечером, когда не приезжали грузовики и не было никого из чужих, – а все остальное время проводила в будке и на довольно обширной площадке, куда доставал ее поводок.
И в ту ночь бдительная Веста действительно ни разу не гавкнула.
– Степ, – приободрился Чернов, который очень не любил, когда запутанные истории слишком долго оставались запутанными и никак не хотели приходить к логическому хеппи-энду, – тогда выходит, что она не гавкала как раз потому, что на площадке никого и не было, кроме Володьки Муркина.
– Или потому, что были только свои, которые Володьку Муркина и прикончили, – закончил Степан жестко. – Дело же не только в Весте, Черный. Какого хрена поддатого мужика среди ночи понесло в котлован? Что он там делал?
Курил?! Почему в котловане, а не в вагончике или на крыльце? Даже сортир и тот в противоположной стороне! Почему никто ничего не слышал? Ни у кого из работяг так и не выяснили, кто где был, кто во сколько лег, кто с кем спал, а кто в преферанс всю ночь играл!
– Степ, но ты сам говоришь, что не было никакого резона его убивать! Его даже не грабанули…
Степан еще раз с тоской осмотрел свои светлые джинсы с желтыми песочными следами, безнадежно повозил по ним ладонями, распрямился и вздохнул.
– Если мы не знаем мотивов, Черный, то это не значит, что их нет. Ты детективы совсем, что ли, не читаешь?
– Пошел к черту, – пробормотал Чернов. Какая-то смутная мысль, очень неприятная, стала медленно всплывать из глубин сознания, как утопленник всплывает в неподвижной зеленой воде заброшенного мельничного омута. Она не была новой, эта мысль, кажется, она уже приходила ему в голову и тогда же, в свой первый приход, испугала его.
Чернов отчаянно не хотел вспоминать, поэтому не дал ей всплыть до конца.
