«Сейчас я приеду домой, обниму Ивана, подышу ему в макушку, и все будет хорошо. Все будет хорошо.
И на все остальное мне наплевать, мать вашу!
Наплевать…»
Едва открыв дверь в квартиру, он понял: что-то не так.
С ключами в руках он замер, как насторожившаяся собака, которая верхним чутьем пытается уловить, что неправильно в окружающем ее привычном мире.
Первое, что было совершенно неправильно, – это то, что где-то хохотал Иван. Не рыдал. Не орал. Не бился в истерике, а хохотал.
Второе – не работал телевизор. Степан не слышал ни сокрушительной стрельбы, ни политических новостей, ни воплей восторженных зрителей.
И еще чем-то пахло. Чем-то таким, отчего у него вдруг стало пусто и гулко в животе и показалось: он немедленно умрет, если не съест того, что так пахнет.
Забыв снять ботинки, зажав в кулаке ключи, осторожно, как сапер, боящийся нарваться на мину, он двинулся в глубь квартиры, заглядывая по дороге во все двери.
В Ивановой спальне горел свет. Иван, по-турецки скрестив ноги, сидел в кровати на одеяле и хохотал так, что время от времени заваливался на бок в приступе буйного восторга. На полу, под торшером, тоже скрестив ноги, сидела – Степан закрыл глаза и пошатнулся – прибалтийская крыса Инга Арнольдовна и читала в лицах «Трое в лодке, не считая собаки». «Этого не может быть. Я ошибся квартирой. Или домом. Или жизнью».
И еще он подумал: «Хватит. На сегодня мне уже хватит удовольствий. Я больше не вынесу».
– Добрый вечер, – произнес он мрачно, – что тут происходит?
Развеселая парочка разом встрепенулась и замерла, одинаково вытянув шеи.
– Папка! – завопил Иван. – Папочка приехал!
И кинулся ему на шею. Как правило, по вечерам он прятался за диваном.
Степан растерянно подхватил его, стукнув по спине портфелем, который он так и не догадался отпустить, и потерся щекой о золотистую макушку и даже чуть-чуть подышал в нее. И ему стало легче.
– Прошу прощения за вторжение, – проговорила прибалтийская крыса сдержанно, – но у нас не было другого выхода.
– Как вы сюда попали? – буркнул Степан.
– Клара Ильинична не пришла! – заорал Иван ему в ухо и запрыгал на нем, как бандерлог на пальме, вцепившись в него руками и ногами. – Не пришла, не пришла, не пришла!! И Инга Арнольдовна повезла меня домой!
– А мне нельзя было позвонить? – Он сам не понимал, что с ним, почему он так злится, что хочет изобразить. Гнев? Неудовольствие? Все, что угодно, кроме того, что изобразить бы следовало, – благодарности.
Все уже было ему ясно – произошел некий форсмажор, и эта… как ее… Ингеборга форсмажор ликвидировала. Ну и спасибо ей большое!.. И до свидания!..
– Мы вам звонили, – сказала она все так же сдержанно, – и на работу, и на мобильный. На работе вас не было, а мобильный…
– Да, – перебил он, – знаю. Не отвечал.
Он вдруг так устал, что ему расхотелось жить. Вообще жить, а не только задавать вопросы и выслушивать ответы.
– Подожди, я руки помою, – сказал он Ивану и опустил его на диван.
Он вымыл руки, вышел из ванной, уселся за стол в гостиной и потер лицо. Потом потянулся за телефоном.
«На удивление милый и общительный человек», – подумала Ингеборга, глядя в его солдатский затылок.
– И что, Клара Ильинична совсем не пришла? – не оборачиваясь, спросил он как бы в пространство, но, надо полагать, у нее.
– Пришла, – призналась Ингеборга, решив, что терять ей, кроме жизни, все равно нечего, – она пришла, час побыла с мальчиком, и я ее уволила.
Трубка упала из толстых пальцев и грохнулась на стол с противным пластмассовым звуком.
– Представляешь, как здорово, пап? – спросил в дверях Иван. Он стоял, завернувшись в плед, который волочился за ним, как шлейф. Мордаха у него была счастливой. – Она больше не придет, мне Инга Арнольдовна обещала! Представляешь, пап?!
– Да, – согласился Степан, – представляю. Так, а теперь объясните мне, что, в конце концов, произошло?
– Я уволила вашу няньку, потому что это никакая не нянька, а… – она поискала слово, – профессиональная садистка. Она даже двух слов не может сказать спокойно. Она терроризирует ребенка, как будто это ее главная задача. Она его унижает, заставляет выполнять ее идиотские приказания…
– Да вам-то что за дело, черт вас побери?!
– Да не меня черт побери, а вас черт побери! У вас нежный, милый, душевный мальчик, а вы растите из него неврастеника и лгуна! И все потому, что вам нет до него никакого дела!
