истратили, запуталась совсем, снова начала… А потом откуда-то дым повалил, и Миша прибежал Калинин, программист, сказал: «Сашка, кажется, мы горим!» Я выскочила в коридор, ну а дальше все известно…
– Петрович, – попросил Степан, – возьми ты, Христа ради, пепельницу! Ты бы еще в карман стряхивал, честное слово!
Саша встрепенулась, чтобы ринуться за пепельницей, но Чернов ее опередил. Он взял со своего стола тяжелую малахитовую пепельницу и сунул ее прорабу. Виновато улыбаясь, прораб неловко затушил в ней сигарету.
– Такой красоты вещь, – посетовал он в пространство, – ее в руки-то взять боязно…
– А чего ее брать? – весело сказал Чернов. – В нее курить нужно, а не в руках носить!
Что-то не то было с этой пепельницей. Что-то с ней явно было не то, и Степан взялся рукой за лоб, торопясь сообразить, что именно. Саша ему мешала – смотрела в пол, теребила в пальцах какую-то бумажку, сворачивала, разворачивала. Пальцы были длинные и розовые, с ногтями, похожими по форме на миндальные орешки. Кольца посверкивали благородно и неярко. Чернов тоже смотрел на ее пальцы, и на лбу у него собрались морщины.
– Мне тоже рассказывать, Павел Андреич? – спросил прораб, откашлявшись. – Или не надо?
– Ты, Петрович, можешь ничего не рассказывать. – Сделав усилие, Степан отвел глаза от Сашиных пальцев и снова посмотрел на пепельницу. Ну что, что с ней могло быть не то?! – Про тебя мне все ясно. Ты среди ночи вздумал роман писать, а тебе бумаги не хватило. Правильно говорю?
– Ты всегда правильно говоришь, Андреич, – пробормотал прораб смущенно, – в самый корень смотришь.
И все замолчали. Только Чернов, шумно фыркая, тянул из кружки кофе.
– Тебе в твоей армии не объяснили, что так фыркать неприлично? – не выдержал наконец Белов. – Или там все так делают?
– Может, поедем, ребята? – попросил прораб жалобно – он очень не любил, когда они при нем ссорились, – и снова закурил. – Поздно уже, чего сидим-то?..
Степан проследил за мозолистой прорабской ручищей, которая описала дугу и приблизилась к малахитовой, дивной красоты пепельнице, замерла над ней и деликатно стряхнула вонючий серый пепел.
Черт побери.
Степан отвел взгляд и быстро посмотрел снова, боясь ошибиться.
В пепельнице лежали рядышком два окурка. Два. А Петрович потушил в ней только один.
– Саша, – спросил Степан рассеянно, – а уборщицы у нас во сколько убираются?
– Обычно в восемь начинают, – ответила удивленная Саша, – ну, то есть когда как. Если у нас тут совещания или праздники, то позже, конечно, а что?
– А откуда они начинают? – Степан знал ответ на этот вопрос, хотя до сегодняшнего дня уборщицы его совершенно не интересовали.
– Отсюда. А что, Степ?
– Пол плохо помыт? – спросил Белов и с интересом посмотрел себе под ноги. – Или ты решил, что они тоже должны тебе рассказать, где были и что делали до часа «икс»?
– Может, и они должны, – проговорил Степан спокойно. Теперь он знал совершенно точно, кто именно вытащил из его сейфа тетрадку Володьки Муркина и кто заставил охранников тушить унитаз. Осталось только пережить это. – Давайте по домам, мужики. Время двенадцатый час, а завтра с утра всем на работу. И опаздывать я никому не советую.
– Я тебя подвезу, – буркнул Чернов в сторону Саши, – иди собирайся.
– Спасибо, – пробормотала она, – я сейчас. – И выскочила из кабинета, как будто боялась, что Степан ее остановит.
– А я тогда тебя подвезу, Петрович, раз уж дам на мою долю не осталось, – предложил Белов, – или ты на машине? – Прораб помотал головой, отвергая это предположение. – Тогда я спускаюсь, пошли!
Петрович заерзал на стуле, сделал движение, чтобы встать, но не встал, остался сидеть.
– Ты чего? – спросил у него Степан, когда за замами закрылась дверь. – Ночевать решил остаться?
Слова давались ему с трудом, как будто в горло напихали резаной бумаги.
Всего пару дней назад он услышал, как Саша – его Саша! – говорила по телефону, и разговор этот не оставлял никаких сомнений в том, что она знает об убийстве Володьки Муркина гораздо больше, чем хочет показать. Он старался не думать об этом, откладывая все свои думы на потом, словно «потом» будет проще и появится возможность как-то примириться с этим и жить дальше. Он не очень представлял себе это спасительное «потом», но знал – начни он думать всерьез, и произойдет то самое худшее, чего он боялся и о чем старался позабыть, потому что предотвратить это все равно было не в его силах.
Он всегда отлично умел рассчитать свои силы и всегда знал, что ему по силам, а что нет. Может, если бы он не знал этого так хорошо, он смог бы что-то изменить?..
Прораб смотрел на него с сочувствием, как отец на сына-подростка, которого впервые в жизни побили одноклассники. Степану казалось, что он тоже все знает и старательно прикидывается валенком, чтобы никому не усложнять жизнь. Почему-то Степана это злило.
– Ну что ты молчишь, Петрович?
– Я с тобой поговорить хотел, – сказал прораб виновато, – я понимаю, что сейчас не ко времени, но…
– А до завтра никак нельзя отложить?
