увидел дощатый потолок, будто молоком залитый серым утренним светом. При мысли о молоке Чернова чуть не стошнило.
Потолок оказался совсем незнакомый, но все-таки он явно был на этом, а не на том свете, и на некоторое время Чернов успокоился. Несколько минут он лежал неподвижно, боясь шевельнуться и не уверенный до конца, есть ли у него руки и ноги.
Что такое происходило с ним вчера вечером?..
А сейчас что происходит? Где он?..
Глаза разлепить было очень трудно, но Чернов все-таки разлепил их. Дощатый потолок странно накренился, грозя вот-вот обрушиться на него, и он трусливо смежил веки, спасаясь.
Он в Сафоново. Вот уже второй день он ночует в Сафоново, потому что ночевать в непосредственной близости от жены Вали у него нет моральных сил.
Да, точно, он в Сафоново.
Но вспомнить это было довольно просто. Гораздо сложнее оказалось вспомнить, что именно происходило вчера. Почему он так нажрался? Вроде особых причин не было.
Или были?..
Внезапно он понял, что сию минуту должен встать или хотя бы сесть, что если он пролежит еще хоть одну секунду, то непременно умрет, и стал медленно подниматься, придерживая себя руками. Руки, по крайней мере, были на месте.
В голове, казалось, со звоном лопнули все сосуды, и кровь залила глаза, уши, рот и нос. Он осторожно попытался застонать, не смог и пристроил лопнувшую голову на спинку дивана. Оказывается, он лежал на диване.
Вчера был трудный день.
С самого утра началась какая-то ерунда с местными жителями, которые вяло протестовали против стройки. Потом Степан зачем-то полез грудью на амбразуру, навел на всех шороху, однако добился того, что весь остаток дня «КамАЗы» с грузом проходили беспрепятственно. Потом приехал глава местной администрации и долго и бестолково объяснял, почему он ничего не может сделать, а Чернов со Степаном угрожали ему, льстили, умоляли и предлагали взятки. По очереди. Сначала говорил Степан, а Чернов отдыхал. Потом говорил Чернов, а отдыхал Степан. Потом приехал Белов, и они со Степаном быстро укатили, оставив Чернова одного.
Под вечер прикатили снова, привезли водки и зачем-то все нажрались.
Белов, как самый трезвый, уехал на своей машине. Степана увез завскладом, тщедушный унылый язвенник, которому пить запретили еще в 72-м году, и он всегда выручал начальство, когда начальству было угодно перебрать. Чернов и Петрович остались вдвоем и решили, что не грех бы добавить, и так добавляли полночи.
– М-м-м… – замычал Чернов, подивившись тому, что голос у него все-таки прорезался. Мычать было трудно, потому что во рту что-то цеплялось одно за другое, мешало, и звук выходил жалостливый и слабый.
Они добавляли и добавляли, и в середине ночи стало ясно, что привезенной водки не хватит и придется двинуть в дело резерв главного командования. Бутылка, которую накануне купил Чернов, собираясь как следует напиться, никак не находилась, и в конце концов они нашли под Степановым столом еще какую-то, довольно подозрительную, и – что самое скверное – местного производства. Но им было уже не до изысков.
Чернов, запивая скверной водкой свои подозрения и несчастья последних дней, долго и заунывно рассказывал о них Петровичу, который оказался человеком на редкость тонким и понимающим. Он слушал Чернова внимательно и даже кивал, пока еще мог кивать, и сочувствовал, пока еще мог сочувствовать.
Хороший мужик.
Сейчас хороший мужик Петрович спал на раскладушке у противоположной стены, отвернувшись от Чернова, и Чернов, который уже почти все соображал, вдруг пожалел его – ему еще только предстоит проснуться и осознать, что он не в аду, а в конторке в Сафоново, и голова кружится, как у плохого космонавта на тренажере, и в желудке разлита не проваренная как следует огненная сталь, и лет ему все же не тридцать восемь…
– Петрович, вставай!.. – прохрипел Чернов. – Утро уже. На работу пора.
Петрович – ясное дело! – не шелохнулся.
Держась рукой за стену, Чернов поднялся с продавленного дивана и осторожно двинулся в сторону двери. Проклятая дверь заскрипела так, что опять пришлось прикрыть глаза и постоять некоторое время, успокаивая желудок, который от этого скрипа почему-то завязался мертвой петлей.
На улице было холодно и серо – очень рано. Птицы сонными голосами перекликались в ближнем лесу.
Вот черт побери. Днем, когда гудят машины, никаких птиц не слышно.
Может, и впрямь здесь нельзя строить? Вон тишина какая…
Покачиваясь и старательно контролируя каждое движение, Чернов пошел к вожделенному крану, из которого тоненькой струйкой подтекала вода – даже отсюда был виден ее матовый ртутный блеск.
Сейчас он попьет холодной водички, и ему станет легче. Потом он умоется и еще попьет. А потом еще. И будет пить сколько захочет, хоть до завтра.
Он пил долго, всхлипывая от удовольствия, и вода с привкусом железки казалась ему райским наслаждением! Потом умылся и вытер колкие щеки полой мятой рубахи, вытащенной из джинсов.
Стало легче, но все-таки не настолько, чтобы можно было продолжать жить.
Ну и ладно!.. Ну и черт с ним со всем!..
