– А я? – вдруг спросила Саша, о которой все забыли. – А меня куда? Тоже в психушку? Или к капитану Никоненко?
Они разом замолчали, а потом замы посмотрели друг на друга и как по команде перевели взгляд на Степана.
Все как всегда.
Именно он должен принять решение. Принять и объявить о нем, каким бы оно ни было. Потом это решение можно обсуждать, соглашаться с ним или не соглашаться, поносить Степана за тупоумие или еще за что-нибудь, но самое главное – решение все равно уже будет принято, и принято кем-то другим.
Очень удобно.
Страдая от злой боли в виске и от всеобщего человеческого свинства, Степан слез с подоконника и хлопнул по кнопке электрического чайника.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я тебя прощаю и отпускаю тебе все грехи? Я не господь бог, и мое прощение тебе на фиг не нужно. Я рад, что это не ты пристукнула Муркина, – он холодно улыбнулся, – спасибо хоть за это. А все остальное… Мне трудно судить, Сашка. Я понятия не имею, каково это – жить с полоумным паралитиком и знать, что такая жизнь – навсегда, до конца. Я не знаю, как тебе помочь. Справляйся сама, как до сих пор справлялась.
– Ты… не сдашь меня в милицию? – уточнила она осторожно, и Степан разозлился.
– Саш, брось ты комедию ломать! Это не смешно, ей-богу! Я не стану говорить, что был несказанно рад услышать твои признания, но это не имеет никакого отношения к нашей жизни. Нам бы сегодняшнее дерьмо разгрести.
– И с шантажом мы разберемся, – поддержал его Чернов, – поставим определитель, выясним, откуда будут звонить, и отследим. Так что ты не переживай особенно, Сашка!..
Однако все изменилось, и она ясно это видела, в отличие от мужчин, которые с тупым мужским упрямством пытались убедить себя, что все как всегда.
Прежних отношений – легких, чистых, почти студенческих – больше не будет. Возможно, новые, которым еще только предстоит оформиться, окажутся не хуже, но тех, старых, в которых были запах вереска, натертого паркета и морского тумана, и старомодная рыцарская учтивость, и осторожное прикосновение грубой перчатки к тонкой коже, – не будет никогда.
Они сами еще до конца не осознали, как им следует относиться к женщине, которая только что призналась в том, что хладнокровно отравила своего беспомощного мужа, да еще жила с этим столько лет, да еще так ловко скрывала!.. Ей очень повезло – по крайней мере, ни один из них не затрясся от отвращения и гнева, а такое вполне могло быть, и ей пришлось бы принять это.
Они имели полное право сию же минуту позвонить своему капитану Никоненко и рассказать, что преступная жена вновь вернулась на проторенную дорожку, а они даже на минуту не усомнились в правдивости ее рассказа. Они сразу поверили, что Муркина она не убивала – и точка! Ей ли в ее положении горевать о каких-то там утраченных высоких чувствах!
Да еще эта машина… Фактически она обвинила Степана в том, что он имел непосредственное отношение к убийству Муркина. Или, по крайней мере, его машина.
До смерти перепугавшись, Саша вскочила с ковра и схватила Степана за толстое запястье:
– Степа, я совершенно не хочу сказать, что это ты… Я даже толком ничего не видела, только этот дурацкий фонарь. Да я далеко была, я даже не знаю… Степ, ты только не думай, что я все это выдумала, чтобы отвести подозрения от себя!
– Я не думаю, – сказал Степан с досадой и посмотрел на длинные пальцы, стиснувшие его запястье. Он ничего к ней не испытывал, кроме почти что отцовской жалости и сочувствия.
Надо же так вляпаться!.. Да еще муж этот гребаный! И шантаж тут, и осведомленная сиделка, и упаковка от снотворного в мусорном ведре!..
Куда бедной старухе Агате Кристи до офис-менеджера компании «Строительные технологии»! Не доросла.
Почему-то эта самая старуха его развеселила.
– Ладно, мужики. Будем думать, больше нам ничего не остается. На работу все-таки советую всем время от времени ходить. Никто не знает, что там у нас творится?
Никто не знал, но все выразили готовность немедленно поехать и выяснить лично. В Сашином обществе оставаться никому не хотелось, даже Чернову.
Все же на лестницу Степан с Беловым вышли раньше Вадима, который все порывался что-то такое сказать совсем поникшей Саше.
– А дело-то темное, Степа, – произнес Белов, внимательно изучая побитый пластик лифтовых дверей. Степан искоса на него глянул. – Может, Муркина она в котлован и не толкала, но с мужем обошлась вполне в духе… Марии Медичи.
Степан молчал, и Белов продолжил осторожно: – Нужно все это как-то проверить, Степа. Ведь Петрович тоже отчего-то помер, а мы так толком и не знаем, отчего…
Они посмотрели друг другу в глаза и больше не обменялись ни единым словом.
К субботе у Ингеборги обычно накапливалась куча дел. Справиться с ними на неделе не было никакой возможности – все время отнимало воспитание Ивана Степанова.
Иногда она так уставала от этого самого воспитания, что с большим трудом боролась с искушением попросить расчет и больше никогда не браться за выращивание чужих детей.
«Славный, одинокий и очень ранимый мальчик» время от времени начинал выкидывать какие-то фортели и становился совершенно невыносимым, как, например, вчера, когда в припадке капризного буйства сдернул со стола телефон. Блестящая пластмасса жалобно ахнула, и посредине корпуса образовалась безобразная трещина. И преступник, и воспитательница некоторое время молча созерцали
