Он был отутюженный, выбритый, хорошо пахнущий, уверенный в себе и вправду похожий на министра.
Пятнадцать лет назад Митя Потапов производил сосем другое впечатление. Пожалуй даже, он вовсе никакого впечатления не производил.
– Мань, – позвал Потапов осторожно, – ты меня не узнаешь?
– Почему? – Маруся отвела глаза от третьей пуговицы льняной рубахи и уставилась на вторую. В лицо ему она смотреть не решалась.
– Потому что ты на меня так смотришь, как будто не узнаешь. Не переживай, все будет хорошо. Клюква сейчас закипит, я ее процежу, и ты попьешь. – Он закинул на плечо салфетку, о которую вытирал руки, подошел и пристроился на край Марусиного дивана. Худая жилистая рука с закатанной манжетой оказалась совсем близко. Так близко, что Маруся чувствовала чужое тепло. – Если тебе понадобится… куда-нибудь, скажи, я тебя отведу.
Господи, сделай так, чтобы этот чужой человек куда-нибудь пропал. Сейчас же. Немедленно. И чтобы вместе с ним пропало все остальное – боль в животе, страх, запах бинтов, крови и смерти, беспомощность и ожидание еще большей, еще худшей беды, которая скоро придет, и остановить ее будет невозможно.
– Митя, – сказала Маруся и на секунду взглянула ему в лицо, как будто он был мусульманской красоткой, а она нарушителем законов ислама. И еще эта рука у нее за головой мешала ужасно! – Спасибо. Теперь ты поезжай. Что ты жене скажешь?
– Жены нет, Мань, – сообщил Потапов. Ее попытка осведомиться о его семейном положении его развеселила. Все-таки мужчины и женщины – это совершенно разные биологические виды. – Неужели тебе на вечере не доложили? Или ты в газетке никогда про меня не читала?
Это прозвучало самодовольно, и Потапову стало неловко. Смущается, черт побери, как девица на выданье. Это Маня его гипнотизирует своими шоколадными замученными глазищами.
– Читала, – улыбнулась Маруся, – сто раз читала. Только я никогда ни одному слову не верила. Значит, ты и вправду… холостой. А редакторша? Я забыла, как ее… Журнал «Блеск», и она такая потрясающая. Кира?
– Зоя, – подсказал Потапов. – Она существует.
– А тебе от нее не попадет?
Потапов усмехнулся.
– Принцесса, – сказал он, – вы так наивны, что можете сказать совершенно страшные вещи. Это из Шварца. Не помнишь?
Маруся покачала головой. Потапов был начитаннее всех в классе. Куда ей до него!
– От Зои мне не попадет. У нас все по-другому, Маня. – «У нас» он произнес так, как будто хотел сказать «у нас на Олимпе» или «у нас на Марсе». – От Зои мне попасть не может. В этой опере я пою заглавную партию. Я выбираю. Всегда.
– Тебе повезло, – тихо сказала Маруся, – а я один раз выбрала, и неправильно. Теперь вот не знаю, смогу ли еще раз выбрать. Нет, наверное.
– У тебя что? – спросил Потапов насмешливо. – Большое светлое чувство?
– Ну да, – кивнула Маруся. – Очень большое. Только я тебе не стану рассказывать, ладно, Мить?
Можно подумать, что ему интересны ее откровения!
– Может, тогда позвонить ему? – предложил Потапов сердито.
С той самой минуты, когда было принято решение забрать ее домой и сидеть с ней, он чувствовал себя рыцарем в сверкающих доспехах, спасающим захудалую принцессу.
Оказывается, у принцессы имеется собственный Ланцелот.
Тогда где же, черт побери, его носит?
Предложение вызвать Ланцелота непосредственно к одру, на котором возлежала принцесса, вызвало такую бурю сложных и недоступных Потапову эмоций, что он моментально ретировался на кухню, благо клюква в белой кастрюльке вовсю кипела, пахла, и красные капли летели во все стороны.
Потапов выключил клюкву, постоял, глядя в окно и собираясь с мыслями, а потом вернулся в комнату.
– Мань, – сказал он, – тебе, конечно, неприятно, я понимаю, но давай подумаем, кто мог все это затеять. Ты подумай хорошенько. Мне это как-то не сразу в голову пришло. Дело не во мне. Дело в тебе. Подумай, за что тебя хотят убить?
– Я говорю вам, что ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знаю! С Потаповым я почти не разговаривал! Меня совершенно не интересовал ваш Потапов! Я пришел… я пришел, чтобы увидеться с друзьями, а он никогда не был моим другом!
Никоненко смотрел на Владимира Сидорина с безразличным превосходством.
Сидорин был нервный, неуверенный в себе, усталый человек. Для того чтобы вывести его из себя, достаточно было пару раз сказать что-нибудь вроде «соображайте быстрее, некогда мне тут с вами целый день!», а потом слегка, вполуха, выслушать, что он скажет.
По прогнозам Никоненко, Сидорин должен был выйти из себя минут через семь. Он вышел из себя через три минуты.
– Если вы будете мне хамить, – сказал Никоненко лениво и вытянул длинные ноги так, что ботинки оказались прямо под носом у доктора Сидорина, – я вас упеку на трое суток.
Капитану нужно было поддерживать его взъяренное состояние.
