Сидорин послушно взъярился.
– Что вам от меня нужно, в конце концов?! Я хирург, у меня утром две операции, вы что, хотите, чтобы я не смог работать?!
– Мне наплевать, сможете вы работать или не сможете, – заявил Никоненко. – Отвечайте на мои вопросы.
– Я отвечаю, – помолчав и взяв себя в руки, сказал Сидорин. – Я отвечаю на все ваши вопросы, но, черт побери, – он опять стал раскаляться, – вы меня по три раза об одном и том же спрашиваете!
– Если мне будет нужно, я буду спрашивать вас всю оставшуюся жизнь, – подтянув к себе ногу, Никоненко хищно почесал щиколотку и вернул ногу на место. – Во сколько вы пришли на вечер?
– Я опаздывал. Ну я же уже говорил, товарищ капитан!.. – Тон у него изменился на умоляющий, и Никоненко стало противно. Он не любил, когда люди быстро и беспричинно начинали трусить. – Я пришел одновременно с Маней Сурковой, которую подстрелили вместо Потапова. Ну спросите у нее, мы вместе на крыльцо поднимались!
– Во что она была одета?
– Вроде в пальто. По-моему, серое. А что?
– Вы сразу прошли в вестибюль?
– Да.
– Потапова когда увидели?
Потапова, Потапова… Сидорин задумался.
Он увидел Потапова из своего укрытия, когда тот подъехал, но не мог, не мог сказать милицейскому, что видел его.
– Когда вы увидели Потапова? – Никоненко был уверен, что Сидорин сейчас соврет.
И тот соврал:
– На сцене, в президиуме.
– Послушайте, Владимир Васильевич, – сказал Никоненко лениво, – врать нехорошо. Ну что вы врете! Маленький, что ли?
– Я не вру! – крикнул Сидорин.
– Врете, – сказал Никоненко безжалостно, – вы курите «Приму», вон у вас уже полна пепельница. «Примой» был засыпан асфальт за углом, с правой стороны школы. Это вы там стояли? Вы, вы, Владимир Василич! Лучше соглашайтесь, а то потом туго придется. Зачем вы там стояли?
Сидорин смотрел на капитана с ужасом. Сигарета вдруг мелко затряслась в его руке.
Боится? Так сильно?
Хватит у него духу выстрелить в человека, да еще в толпе, да еще в темноте, да еще в присутствии профессионального охранника, который сопровождал Потапова?
Посмотрим. Пока непонятно.
– Вы хотите сказать, что это… я стрелял в Потапова? – Сидорин сунул в пепельницу недокуренную сигарету и стремительно поднялся. Он был высоченный, широкоплечий, зеленая хирургическая роба в плечах была ему тесна. Пальцы длинные и очень красные, странно красные, как лапы у гуся. У многих хирургов такие пальцы.
– Я не стрелял в Потапова!
– Тогда не врите, – посоветовал Никоненко, – что это еще за школьные привычки! Говорите правду. Когда вы приехали?
Сидорин повернулся к окну и, согнувшись, схватился руками за подоконник, как будто собирался его оторвать.
– Да. Хорошо. Это мои окурки, и за углом стоял именно я.
– Неужели?
– Послушайте. Не издевайтесь вы надо мной. Я никого не убивал, я ни в кого не стрелял, честное слово! Я понимаю, что вам нужно… на кого-то это дело спихнуть, а я, наверное, самая подходящая кандидатура, но умоляю вас – не делайте поспешных выводов!
Вот в чем дело. Хирург Сидорин уверен, что его сию минуту упекут в СИЗО. Он, видите ли, самая подходящая кандидатура.
– Вы насмотрелись второсортных детективов, Владимир Василич, – сказал Никоненко холодно, – согласно сценарию вы должны сейчас воскликнуть: «Не шей мне дело, начальник!» Ну? Что же вы?
Сидорин повернулся от окна и посмотрел на Никоненко с изумлением.
– Итак, что именно вы делали за углом школы, да еще так долго?
Сидорин снова отвернулся и схватился за подоконник. Лицо, отражавшееся в темном оконном стекле, стало совсем несчастным.
Батюшки-светы, жалостливо подумал «Анискин», эк его разбирает. Что за печаль такая, жуткая, могучая?
– Я ждал Дину, – отчетливо выговорил Сидорин, как будто признавался в том, что за углом школы он потихоньку расчленял трупы.
– А? – переспросил Никоненко, не ожидавший такого сюрприза. – Что вы там делали?
