Никоненко видел воду, разлитую возле тела, но ему даже в голову не приходило, что этой водой Алина Латынина пыталась оживить труп.
– Сколько времени вы на это потратили?
– Не знаю. Минут пять. Или больше.
– Или меньше, – подсказал Никоненко.
Все его раздражало.
Убийство домработницы Алины Латыниной не укладывалось ни в одну из ранее придуманных схем. Не укладывалось настолько, что он даже представить себе не мог, чем хоть приблизительно можно его объяснить, чтобы втиснуть в какую-нибудь схему.
Алинино самообладание злило его. Злило и заставляло нервничать. Желудок болел уже вовсю, тягучей смоляной болью, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы этого дела вообще не было. – Что было дальше?
– Я вышла из квартиры, закрыла за собой дверь и позвонила вам на работу. Потом села в машину и стала ждать.
Значит, оставаться наедине со своей мертвой домработницей она побоялась.
– Ну ладно, – сказал он, преодолевая себя, – давайте все по-новой.
– Как по-новой? – не поняла она.
– Да так. Как давно она у вас работает, сколько ей лет, где живет, какие у вас отношения, какие у нее обязанности, когда вы ей дали ключи от квартиры. Какие у нее были склонности, странности, вкусы и так далее.
– Я ничего не знаю о ее вкусах, – сказала Алина резко. – Она на меня работала, только и всего. О странностях я тоже ничего не знала, пока… пока не увидела ее в своей одежде.
Капитану показалось, что он с разгону ударился головой о чугунный столб. Голова отозвалась басовитым столбовым гудением, которое отдалось в уши и почему-то в глаза.
– В какой одежде?
– В моей, – Алина поднялась и решительно направилась к плите, – мне нужно выпить кофе. Я плохо соображаю.
– Не трогайте здесь ничего! – прикрикнул Никоненко. – Быстро говорите мне, что это за история с одеждой?
– Все, что на ней надето, – мое, – сказала Алина брезгливо. – Джинсы, свитер, куртка. Когда я вошла в квартиру и увидела ее, я думала, что у меня начался бред. Я решила, что это я… лежу. Я не знаю, как это объяснить. Я думала, что у меня раздвоение личности или что-то в этом роде. Я когда-то любила Клиффорда Саймака.
Капитану было не до экскурсов в иностранную литературу.
– Ваша домработница носила вашу одежду?!
– Да. Я не знаю, носила она ее или только один раз надела, но сейчас она в моей одежде.
Это все меняло.
– Вы никогда не замечали, что она носит вашу одежду?
– Нет, конечно! Она отдавала что-то в чистку, потом приносила обратно, и я никогда не проверяла, что она унесла, а что принесла. Я ей доверяла. Я хорошо ей платила и все лишнее барахло всегда дарила ей.
– Одежду, которая на ней, вы ей не дарили?
– Нет. Куртку я месяц назад привезла из Парижа. Специально к весне. Надела только один раз. Свитер ни разу не надевала. Впрочем, какое теперь это имеет значение! Просто она глупая девчонка, и мне ее жалко.
Голос у нее изменился, как будто разбух в горле, и Никоненко подумал – сейчас она наконец сообразит, что именно произошло, и непонятно, что он тогда станет с ней делать.
– А кофе?! – вдруг крикнула она. – Почему я не могу даже выпить кофе?!
– Потому что здесь могут быть отпечатки пальцев, – мрачно проинформировал ее Никоненко.
– Каких еще пальцев?!
– Всяких, – ответил он туманно. – Скажите, Алина Аркадьевна, в последнее время вы с вашей подругой Сурковой ничем таким не занимались?
– Каким – таким?!
– Никто из вас в игре «Как стать миллионером» не выиграл?
– Игорь Владимирович, что вы несете?! – обретая прежний холодный тон светской дамы и директора рекламного агентства «Вектор», сказала она. – О чем вы?
– Сделки, контракты, большие суммы, какие-нибудь денежные переводы, – он усмехнулся. – Золото. Бриллианты. Наркотики.
– Что – золото, бриллианты, наркотики?
– Не приторговывали?
Костлявая неженственная ручонка сжалась в остренький шишастый кулачок. Глаза за стеклами сиротских очочков сделались злыми и зрачки стали поперек, как у кошки.
