– А во что они были одеты?
– Дина в светлой шубке. Сидорин… не помню, по-моему, в куртке. Лазаренко в пальто, Маруся… тоже в пальто, Потапов был в чем-то темном и длинном, то ли в пальто, то ли в плаще.
– Где вы были в момент выстрела?
– Почти у самых ворот.
– Что произошло сразу после выстрела?
Первушин вздохнул, тихонько, но выразительно. Вспоминать ему не хотелось.
– Все кинулись в разные стороны. Закричали. Меня чуть с ног не сбили, – пожаловался он. – Я тоже… отошел в сторону.
– Отошли?
– Ну… да. Отошел. Но потом решил, что нужно посмотреть, тем более кто-то упал, я видел. Я подошел и увидел, что Потапов жив и здоров и пытается поднять кого-то с асфальта. Я даже не понял кого. Я хотел ему помочь, – от воспоминаний у Евгения Петровича изменился голос, стал похож на человеческий, – но у меня были заняты руки. Я видел, как Потапов вместе с охранником положили Марусю в машину и уехали.
Никоненко слушал, ему казалось, что у него покалывает в ушах, так напряженно он слушал.
– Вы тоже уехали?
– Да, – покаянно сказал Евгений Петрович, – знаю, знаю. Нужно было ждать вас. Но я был потрясен, даже отчасти напуган. Знаете, мне вчера делали кардиограмму и по сравнению с прошлым разом обнаружили весьма нежелательные отклонения. Я очень переволновался.
– Как я вас понимаю! – воскликнул «Анискин».
– В силу профессии вы привыкаете ко всякого рода чрезвычайным происшествиям, – продолжал Первушин, – а я человек сугубо мирный. Мне сложно описать, что именно я почувствовал, когда увидел труп.
– Это был не труп, – любезно поправил его Никоненко.
– Это впоследствии оказалось, что – не труп, – сказал Первушин совершенно серьезно. – Но там, во дворе, это выглядело именно как труп.
– Это? – переспросил Никоненко.
– Ну да, – согласился Евгений Петрович. – Тело.
Они помолчали.
– А почему все-таки вы считаете, что стреляли именно в Марусю? – спросил Евгений Петрович. – Логичнее думать, что стреляли в Потапова.
– Нет. Не в Потапова. Стреляли в Суркову. Две ночи назад ее чуть не убили в больнице. Никакого Потапова в больнице не было, а Суркова была.
– В больнице? – поразился Евгений Петрович. – Так ее, наверное, теперь нужно охранять?
– Наверное, – согласился Никоненко.
Болото, по которому он бродил все это время, стало совсем топким. Даже в кабинете Евгения Петровича он чувствовал эфирный болотный дух.
Ему нужно было срочно позвонить, а мобильного телефона у него не было. Не дорос он еще до мобильного телефона.
Добравшись до будки, он позвонил и задал свой вопрос. Полковник удивился, но обещал помочь.
– Да, – сказал он, когда Никоненко уже собирался повесить трубку, – пять минут назад тебе звонила свидетельница, – он помолчал, очевидно, отыскивая записанную фамилию, – Латынина Алина Аркадьевна. В чем дело, не сказала, но просила срочно связаться. Мобильный номер оставила.
При этом имени у капитана снова горечью свело желудок.
– Спасибо, Олег Петрович, номер у меня есть.
Звонить было страшно, как будто он учился в восьмом классе и собирался пригласить одноклассницу в кино.
Повздыхав над записной книжкой, как участковый уполномоченный Анискин, капитан Никоненко набрал незнакомый номер. Голос, ответивший ему, тоже был незнакомый. Или он неправильно набрал?..
– Алина Аркадьевна, – сказал он, раздражаясь, – капитан Никоненко Игорь Владимирович. Вы звонили?
– Да, – сказал незнакомый голос, – я сегодня утром вернулась из Нью-Йорка.
– Отку-у-уда? – насмешливо протянул капитан и только хотел было добавить, что ему нет дела до ее путешествий по мировым столицам, но, прежде чем уезжать, следовало бы поставить в известность уголовный розыск, как она сказала лихорадочной скороговоркой:
– Я вернулась из Нью-Йорка, а у меня в квартире… мертвый человек. Приезжайте, Игорь Владимирович. Адрес знаете?
Она сняла очки, и оказалось, что у нее близорукие и очень беззащитные глаза, как у больной собаки. Щеки были желтые, ввалившиеся, и под глазами – синие тени.
Никоненко предпочел бы, чтобы она осталась в очках.
– Алина Аркадьевна, как ваша домработница попала в вашу запертую квартиру?
