на нее. У Вероники к тому времени уже совсем не осталось сил.
Она стянула с головы шапку, привалилась к косяку и спросила:
– Федора у тебя нет?
Димка заржал было, но остановился, увидев ее лицо:
– Да нет, теть Ник, откуда?! Мы с ним с выпускного не видались! А, не, не, видались!.. Когда я из армии пришел! Мы тогда классом собирались! Нажрались еще, помните?
– Я не помню, – выговорила Вероника.
Димка Митрофанов был ее последней надеждой, и, куда еще бежать, где искать, как спасать, она не знала.
И силы у нее кончились.
– Ди-има! – позвали из квартиры. – Дима, кто та-ам?
Димка почесал за ухом. Вид у него был растерянный, как у большого пса, который не знает, что ему делать: то ли вилять хвостом, то ли залаять по привычке.
– Вы, может, зайдете, теть Ник?..
– Да нет, Дима, я пойду.
– А что с Федькой-то?! Запропастился куда?
– Да, – сказала Ника и улыбнулась вымученной улыбкой. – Запропастился. А я его найти не могу.
Глаза у нее налились слезами, она всхлипнула, тяжело, протяжно, но не заплакала, только на секунду прижала к глазам шапку.
– Да вы не волнуйтесь так, теть Ник! Ну, загулял малость!.. Найдется! Может, к девушке поехал или к друзьям! Позвонит, куда он денется! Или вы ему на мобилу позвоните!
– Я звонила. – Ника снова нацепила свою шапку, хотя идти ей было некуда. – То ли выключен, то ли деньги на нем кончились.
– Ди-има! Ты чего дверь разинул! Дует!
– Ну, все, Димочка, спасибо, я пойду, – заторопилась Вероника. – Если он тебе позвонит, ты тогда мне сообщи. Наш домашний у тебя есть, должен быть, да?..
– Да все нормально, теть Ник! Не переживайте вы! Найдется! Куда он денется!
– Да, да, – тихо сказала Вероника. – Спасибо тебе.
Почему-то она пошла пешком, и шла долго – до метро было как до Марса, и она шла и все думала, что ей теперь делать, куда бежать, как спасать сына!
Поднимался ветер, метель начиналась, и между домами было черно, как в пропасти, и страшно. Вероника старалась туда не смотреть.
Впрочем, ничего страшнее, чем то, что уже случилось, не могло с ней произойти.
Она дошла до метро не скоро и опоздала на последний поезд, и теперь было совершенно непонятно, что делать дальше. Федора она не нашла и сама застряла посреди метели и бурана, на окраине огромного города, где светили тусклые желтые фонари и провалы между домами походили на ворота в ад.
Как она теперь будет добираться?! Где она будет искать своего сына?! Самое главное, казалось ей, найти его, а там они что-нибудь придумают!
Только бы найти, и только бы с ним ничего плохого не случилось.
Ну, совсем уж плохого. Такого, что поправить нельзя.
Ведь почти все на свете можно поправить!
Она шла, сопротивляясь ветру, сама не зная куда, и уговаривала себя. Если бы перестала уговаривать, наверное, упала бы замертво.
Господи, думала Вероника Башилова, помоги нам. Мне помоги и ему, мы ведь не делаем ничего плохого!.. Мы же хорошие, господи!..
Может, у нас и не получается, у моего сына и у меня, но мы стараемся! Господи, он еще очень молод, и старается он по-своему, так, как ему кажется правильным.
Пощади его, господи, не оставь его!
Он любит оладьи из тертой картошки, любит валяться на диване и читать, и иногда – до сих пор! – просит купить собаку.
– Ма-ам, – орет он басом из своей комнаты, и уже по этому басу она знает, что сын сейчас скажет, и по этому басу она определяет, что он в хорошем настроении. – Ма-ам! Давай заведем собаку! А, мам?!
И она знает, что, когда заглянет в его комнату, увидит его лежащим на диване с книжкой на животе, с умильным детским выражением на совершенно взрослой небритой физиономии.
– Какаю собаку, – почему-то всегда отвечала она. – Ну, куда нам собаку?! А кто с ней будет гулять?
Физиономия сразу омрачалась, он утыкался в книжку, раздраженно кривил рот и бормотал что-то о том, что, если бы была собака, ему было бы с кем поговорить.
Ну что ей стоило хоть раз, ну хоть один раз сказать ему – да?!
Да, сыночек! Конечно, давай заведем собаку! Хочешь, завтра поедем вместе на Птичий рынок, как в детстве, и купим там толстого, сонного, глупого щенка, и повезем его вместе домой, и он будет спать у тебя
