– Он сказал, что для начала нужно было его в известность поставить, а уж потом ментов вызвать.
– В общем, он прав! – весело сказал Гена. – Я бы тоже рассердился, если бы ментов вызвали, а меня в известность не поставили! Ну, если б я был директором вашего музея!
Представив себе Гену Березина в роли директора музея, Федор улыбнулся. От разговора с Геной ему стало веселее, и чувствовал он себя значительно уверенней.
– Я подумал, что Олегу… то есть Олегу Петровичу, это может как-то пригодиться.
– Ты давай жди Викторию и смотри в оба! – велел Гена. – Везет тебе, парень! Если бы из-за меня такая деваха по собственной воле в неприятности ввязалась, я бы от счастья заплакал, вот ей-богу!
Федор совершенно ничего не понял.
Как – из-за него?! Что значит – из-за него?!
– Да она просто человек хороший! – зачем-то сказал он. – Энергичная такая!
– Энергичная, как же, – засмеялся Гена. – Ну, бывай пока!..
И тут из-за спины вкрадчиво спросили:
– Федор?
От неожиданности он выронил телефон, который с пластмассовым стуком упал на мрамор рядом с чьим-то не слишком чистым ботинком. Федор подобрал телефон и медленно разогнулся.
Директор музея смотрел на него задумчиво, и Федор понятия не имел, что именно он слышал из их разговора с Геной.
– Здравствуйте, юноша.
– Здравствуйте, Петр Ильич.
– Секретничаете?
Федор решил, что отпираться глупо.
– Пытаюсь.
– Вы слышали о нашем… чрезвычайном происшествии?
– Да, Петр Ильич.
– Ну-с, и ваши соображения?
Федор с тоской посмотрел на него. Директор был высокий, худой, в золоченых очках и клетчатом пиджаке с нашивками на локтях – идеальный музейный служащий высокого ранга, доктор наук, профессор, признанная мировая величина и авторитет во всем, что касалось русского искусства.
– Я не знаю, что вам сказать, Петр Ильич, – тихо признался Федор.
– Самое грустное, что коллекцию мог вынести только свой человек, – помедлив, произнес директор. – Вы это прекрасно понимаете. Кто-то, кому мы все это время доверяли! И это самое печальное. Наш музей – не только выставочные залы и запасники! Наш музей – это сообщество единомышленников, людей, для которых есть нечто более важное, чем деньги. А среди нас оказался предатель. Вы понимаете?
– Понимаю, – согласился Федор.
– Я давал вам рекомендацию в аспирантуру, – зачем-то прибавил Петр Ильич. – Вы отличный специалист, Федор Алексеевич. Мне будет обидно, если вы решите сменить работу.
– Вы хотите меня уволить?
– Пока нет. – И договорил после паузы: – И все же я не верю, что это кто-то из своих. Марья Трофимовна?! Марии Викторовны?! Ваша матушка?! Люди с безупречной репутацией, преданные своему делу, проработавшие не один десяток лет!
– Мама ни при чем, Петр Ильич!
– Я тоже абсолютно в этом убежден. Абсолютно. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что шум был поднят напрасно, и просто в наши описи вкралась некая досадная ошибка, и коллекция просто-напросто окажется в другом месте. Вы работаете в запасниках, Федор Алексеевич. Скажите, такое возможно?
У Федора голова шла кругом, и было очень стыдно. Так стыдно, что даже перед глазами потемнело – должно быть, от прилива крови!..
– Что же вы молчите, Федор Алексеевич?
Федор прочистил горло.
– Возможно.
– Я тоже так считаю.
Господи, думал Федор, почему так трудно?! Почему я был уверен, что это так легко – украсть и жить дальше, ни в чем не сомневаясь?! Я украл, и теперь они все это знают и выручают меня изо всех сил, каждый по-своему, а я столько лет их ненавидел и считал, что несу непосильную ношу?!
Оказалось, что непосильно нести то, что я взвалил на себя сейчас, – распроклятое чувство вины за то, что я сделал! Я обманул их, а они, вместо того чтобы броситься на меня всей сворой, пытаются меня спасти?! И почти незнакомый Олег Петрович, и мать, и Петр Ильич, и даже Виктория!
И тогда кто же я?! Кто?!
– Ну-с, желаю вам хорошего дня, – сказал директор и повернулся на каблуках, чтобы идти. – Там с вами хотели переговорить из милиции, так вы дождитесь их.
