– Конечно. Петр Ильич!
– Да?
– А почему вы рассердились, когда Марья Трофимовна позвонила в милицию?
Директор остановился возле высоченной двустворчатой двери с вырезанными царскими вензелями. Остановился, снял очки, покопался пальцем в нагрудном кармане, достал замшевую салфеточку и стал протирать очки.
Федор ждал.
– Видите ли, Федор, я с самого начала не верил в то, что кто-то из наших сотрудников способен на такое. Не верил и не хотел, чтобы в дело вмешивались правоохранительные органы с их… специфическим подходом. Я уверен, что мы сами сможем все уладить, без громкой огласки и лишнего шума. Я дорожу репутацией нашего музея и людей, которые в нем работают. Это очень просто.
– Просто, – согласился Федор Башилов. – Я уйду с работы, Петр Ильич, когда все закончится. Вы меня отпустите?
Директор нацепил очки и посмотрел на него:
– Не без сожаления, Федор Алексеевич. Не без сожаления.
Поклонился коротким поклоном и исчез за высокой дверью с царскими вензелями.
Федор сбежал по лестнице на один пролет и уставился в полукруглое окно, выходившее в музейный садик, который нынче был засыпан снегом.
Лучше бы еще раз избили, подумал он. Ей-богу, лучше.
Ноша на самом деле оказалась непосильной.
В отделе русского искусства царили скорбь и отчаяние. Марья Трофимовна с ним не разговаривала, обе Марии Викторовны судорожно сморкались, а Нелечка все таращила глаза и время от времени качала по адресу Федора головой, и он сбежал от них к соседям, в отдел малых голландцев, но и там не было ничего хорошего. Все разговаривали только о краже и смотрели на Федора не просто так, а с неким смыслом.
Он вышел на улицу – это называлось «в город», хотя музей стоял в центре Москвы, а вовсе не за городом, – и в киоске купил себе сосиску в тесте, вспомнив того, вчерашнего лоточника, накормившего и напоившего его просто так.
Много лет Федор Башилов был уверен, что никто ничего и никогда не делает просто так, а только с умыслом и только в свою пользу! Отец всегда так говорил, а отцу Федор когда-то безоговорочно верил. Ему показалось, что это было давным-давно.
Он сидел на холодном парапете, отделявшем улицу от проезжей части, жевал сосиску и все время посматривал на часы. Виктория должна приехать в четыре, и он понятия не имел, как дожить до этого времени! Хоть бы скорее, и хоть бы все получилось – чтобы Петр Ильич перестал смотреть на него с таким брезгливым и отчужденным сочувствием! Чтобы Марья Трофимовна перестала потрясать в отчаянии своими сухонькими ручками, чтобы все стало как было, потому что это «бывшее» оказалось самым замечательным в жизни!
А Петр Ильич явно чего-то недоговаривает!..
Ровно в четыре часа, изнемогая от бездействия и тревоги, Федор Башилов в сотый раз выглянул из служебной дверцы в высоченный мраморный вестибюль, откуда вверх поднималась парадная лестница «в экспозицию», а вниз, как ручейки, стекали две лестнички поменьше – «в гардероб». В дни больших выставок или детских каникул здесь было не протолкнуться, очередь стояла через весь вестибюль, и уборщицам приходилось то и дело протирать мрамор, который топтали тысячи ног людей, жаждущих приобщиться к искусству. Милиция ставила турникеты, чтобы хоть как-то привести очередь в порядок, и вообще в музее творилось полное сумасшествие. Федор это самое сумасшествие очень любил.
Сегодня в вестибюле было почти пусто, только какие-то командированные тетушки решали, куда бы им пойти – в античный зал или в русскую иконопись.
– Да у меня уже ноги не ходят! – говорила одна. – Москва эта такая здоровущая!
– Не на морозе же стоять! – возразила другая. – До поезда еще три часа с гаком!
И тут появилась Виктория.
Федор не поверил своим глазам. Нет, он знал, что она должна прийти, но почему-то совсем в это не верил.
Нет, не так.
Он знал и верил – и все равно как будто не ожидал.
Она вошла, улыбнулась охраннику Саше, который уставился на нее во все глаза, и каблучки ее зацокали по мраморному полу. В руке она несла огромную спортивную сумку.
Федору стало трудно дышать.
Как раз перед рамкой она вдруг поскользнулась на мраморе, охнула и чуть не упала. Спортивное чудище вырвалось у нее из рук, обрушилось на пол и поехало под стол, за которым охранники всегда проверяли сумки. Саша кинулся и подхватил ее.
– Девушка, осторожнее!
Тетушки перестали шептаться и тоже уставились на Викторию. Происходящее было значительно интереснее, чем античность, а заодно и русская иконопись!
– Господи, как больно!
– Вы ногу подвернули!
– Да я все время падаю! – Виктория улыбнулась охраннику сказочной улыбкой, и он улыбнулся ей в ответ – растерянной. – Вы не поверите, вот только выйду из дома, обязательно упаду!
