гардероб.
Иван Ильич сидел на своем стульчике за рядами пустых вешалок, вокруг него суетилась смотрительница и колыхалась тучная администраторша, и пахло то ли валерьянкой, то ли ландышевыми каплями, которые иногда принимала его бабушка. Виктории не было видно.
Все в порядке.
Все еще не веря в успех и не понимая, как это все у них получилось, Федор вернулся к себе в отдел. Сумку он засунул в стоявший в коридоре старинный шкаф с документами.
Марья Трофимовна была одна, «девочки» разошлись по домам.
– Вы не сбежали? – холодно поинтересовалась начальница, завидев его. – Я была уверена, что вы сбежите!
– Марья Трофимовна, – сказал Федор Башилов, – я сейчас спускался в хранилище. По-моему, вы что-то недосмотрели. Коллекция на месте.
Она смахнула с носа очки для «близи», которые беспомощно повисли на цепочке, и водрузила очки для «дали». И уставилась на него.
– Кто вам разрешил пойти в хранилище?!
– У меня же пропуск не забрали! Я решил… поискать сам и нашел.
– Что вы нашли?!
– Часы, распятие, поднос с кувшином, кофейник и чернильный набор. Шкатулки я не видел, но, может быть, она тоже где-то там.
– Этого не может быть, – слабым голосом сказала начальница.
– Пойдемте посмотрим, – предложил Федор Башилов.
Когда Вероника вышла из музея, было уже довольно поздно.
По всей Волхонке горели фонари – успокоительным, легким, веселым светом! – и снег валил. Целые горы белого, чистого, уже предвесеннего снега! Казалось даже, что мороз отступил, потеснился, давая место этому снегу, очистительному и густому, с которого должна начаться новая светлая жизнь.
Коллекция нашлась – эта новость моментально облетела всех оставшихся в музее сотрудников. Петр Ильич лично проверил ее сохранность. Недоставало только шкатулки, но после того, как коллекция обнаружилась, все решили, что шкатулка просто куда-то задевалась, ведь недавно прорвались трубы и ящики с ценностями пришлось перетаскивать с места на место!
Директор принес извинения милиции и назначил совещание, на котором настоятельно рекомендовал отделу русского искусства провести инвентаризацию и сделал еще кучу каких-то распоряжений, очень строгих, понятных и логичных, и, должно быть, абсолютно правильных.
Предстояли разбирательства, собрания и, возможно, даже выговоры «за халатное отношение к работе», но все это не шло ни в какое сравнение с ужасом, который вдруг отступил, сгладился, как будто снег накрыл его.
Все хорошо, повторяла про себя Вероника.
Коллекция вернулась, шкатулка найдется, Федора не посадят в тюрьму!.. Все хорошо, и все это благодаря человеку, который сегодня утром пил у нее в квартире чай с молоком!..
Умный, замечательный человек, на которого ее сын смотрел, как на бога.
Никто никогда не помогал им, и Вероника привыкла жить с ощущением, что «они сами справятся, и им никто не нужен», и чувство благодарности, восторга, почти любви к Олегу Петровичу, такому незнакомому и чужому, было для нее совершенно новым.
Раздумывая о том, как все вдруг стало хорошо, и еще о том, что нужно бы купить чего-нибудь вкусного к ужину, хотя денег маловато и до зарплаты далеко, она пошла было по Волхонке к автобусной остановке, но тут ее окликнули:
– Вероника Павловна!
От неожиданности она поскользнулась, чуть не упала и нелепо взмахнула руками. Сквозь летящий снег к ней подходил Олег Петрович Никонов. Машина с распахнутой задней дверью и освещенным салоном маячила у него за спиной.
– Добрый вечер.
– Вы меня напугали.
– Простите.
Он подошел и посмотрел ей в лицо.
– Все в порядке?
– Да. Да, конечно! А Федор вам не позвонил разве?! Он должен был позвонить, хотя у них в отделе милиция была до самой последней минуты, а я ушла, чтобы просто подозрений ни у кого не возникло, почему я так долго сижу и домой не ухожу…
– Вероника Павловна…
– Простите меня, Олег Петрович, я сама не знаю, что говорю! Я волновалась очень, понимаете?..
– Понимаю. Мне нужно с вами поговорить.
– Конечно, конечно. Давайте поговорим. Прямо сейчас?
– Если у вас нет более важных планов на вечер.
