неподвижности странной фигуры Марине почудилось что-то угрожающее, неестественное, застывшее, и в следующую секунду она поняла, в чем дело.
– Господи, – пробормотала она и оглянулась на Тучкова Четвертого. – Федор, что это такое?!
– Пионэр с горном, ты разве не видишь? – Почему-то Четвертый так и сказал «пионэр», с одесским прононсом. – Очевидно, именно ему Павлик говорил, что больше не может ждать ни дня и завтра последний срок. Хотелось бы мне знать, что имелось в виду.
В углу стояла гипсовая скульптура с горном во вскинутой руке. «Пионэр», когда-то, видимо, белый, впоследствии был выкрашен бронзовой краской, очевидно, для придания ему художественности. Краска теперь почти сошла. Гипс стал похож на разложившийся труп – по крайней мере Марина так себе представляла разложившиеся трупы. Он был неровного, неестественного, болезненного цвета, то ли серого, то ли желтого, то ли с зеленью. Кусок горна отвалился, и казалось, что бедолага «пионэр» держит в зубах нечто среднее между кальяном и секцией водопроводной трубы. Какие-то шутники лаком для ногтей подрисовали ему красные глаза. Еще не смытые дождями, лаковые глаза хищно горели. На груди было нацарапано неприличное слово.
Марина закрыла глаза и снова открыла.
– Федор?
– В беседке Павлик был один. Ни с кем не разговаривал и ни в кого не целился.
– Я же слышала, что он разговаривал!
– Ты слышала, что он говорил, а не разговаривал. Это совсем другое дело.
– Но зачем?! Зачем?!
– Чтобы ввести тебя в заблуждение. Напугать.
– Меня?!
Федор Тучков вздохнул выразительно.
–
– Ерунда какая-то.
Он пожал плечами. Под майкой звякнули железки на толстой цепи.
– Пошли. Надо успеть до дождя.
– Федор, что это значит? Чем все это можно… объяснить?
– Я не знаю.
По очереди – Федор обернулся, чтобы подать ей руку, – они выбрались из беседки и скорым шагом пошли по сумрачной аллее. Иголки чуть поскрипывали под ногами, а вверху, над старыми елками, шелестело все тревожней и тревожней.
Будет дождь.
Едва поспевая за Тучковым Четвертым, Марина пыталась придумать объяснение происшедшему, но не могла. Ну зачем Павлику понадобилось ее пугать?! Зачем весь спектакль, да еще с пистолетом? Что за надобность пугать именно ее, она что, следователь прокуратуры, что ли?!
– Что ты вздыхаешь?
– Я так испугалась, когда он навел на меня пистолет, и теперь оказывается, что это просто… инсценировка.
– Тебе жаль, что ты… испугалась?
Она жалела, что ее «сильные эмоции» оказались напрасными. Ей ничто не угрожало. Павлик просто зачем-то сильно ее напугал. Может, хотел отомстить за то, что на стоянке они заглядывали в его драгоценную машину, а может, думал, что Марина что-то подозревает, и решил заставить себя бояться. Но все это была просто инсценировка. Зря она так испугалась, и неслась через лес, и карабкалась на сетчатый забор, и потом висела животом на воротах, вцепившись скрюченными пальцами в рифленый чугунный прут, и зря Федор лез за ней, и бок она зря поранила!
Неправильное выходило «приключение». Какое-то неполноценное, что ли!
– Почему ты вздыхаешь?
– Просто так.
– Больно ногу? Или бок?
Марина вскипела. Как он смеет так обыденно осведомляться о ее ноге или ране в боку, как будто он ее заботливый старший брат! В конце концов, она давно и твердо решила выкинуть его из своей жизни, и это просто случайность, что до сих пор не выкинула. Из-за Павлика и его штучек не выкинула!
Громыхнул вдалеке гром, осторожно, словно пробуя силы. Ветер налег на кусты и березы, так что затрещали странно оголившиеся ветки. Запахло озоновой свежестью и близкой грозой.
Кто-то резво пробежал к корпусу, смешно вскидывая ноги и руками прикрывая голову – от дождя. У леса уже лило – отвесная стена белого дождя двигалась по самому краю. Марине на лицо упала теплая капля, она зажмурилась, запрокинула голову и почти остановилась.
– Мариночка! – закричали от высоких ореховых дверей. – Скорее, сейчас хлынет!
– Черт бы побрал вашу романтическую натуру, – отчетливо сказал рядом Федор Тучков и с силой втянул ее под греческий портик.
Сразу за Марининой спиной с шумом обрушился дождь. Мелкая водяная пыль повисла в воздухе и возле крыльца стала проворно собираться. В ней крутились белые лепестки жасмина, сорванные бурей.
