– Она в больницу попала, Нина Ивановна! – заступилась Надежда. – В Москве. Позвонить не могла.
– Свят, свят, свят, дай бог здоровья! Что такое с девочкой?!
– Вроде все уже нормально! Я вам денег привезла, вот тут продукты, и вы скажите, что из лекарств нужно купить, я завтра всю куплю!
– Деньги еще есть, три тысячи из тех, что были дадены перед тем, как Катерина в столицу укатила, и все расходы, вон, в тетради! Лекарства вроде тоже пока все при нас. А вот если б меня отпустили пораньше, за то была бы вам большая благодарность!
И Надежда сиделку отпустила. Бабушка была в хорошем состоянии, хоть Надежду и не признала, называла почему-то Тамарой. Но они дружно напились чаю, потом долго играли в дурака, и бабушка все время выигрывала, а потом долго укладывались спать. Ночевать было не обязательно, но Надежда решила, что лучше остаться.
Она почти не спала, все прислушивалась к старухе, ее вздохам и храпу, и еле дождалась утра и Нины Ивановны. И в «Англию» примчалась с опозданием, всклокоченная и невыспавшаяся.
Да еще Пейсахович пристал как банный лист.
Она проверяла листы регистрации, телефон у нее непрерывно звонил, думала она о Кате Самгиной и о том, что могло с ней случиться в Москве, когда в дверь просунулась хитрая физиономия Пейсаховича.
– Я сильно извиняюсь, – сказала физиономия, – но нет ли здесь самой наилучшей начальницы службы портье за последние сто пятьдесят лет?
– Вам чего? – грубо спросила Надежда.
– Да она же здесь! – воскликнул Пейсахович, словно внезапно увидев Надежду, и протиснулся в дверь еще немного. – Я сильно рад ее видеть!
– У меня завал, видите, Сема?
Почему-то Пейсаховича в отеле всегда звали Семой, и никогда по отчеству.
– Я вижу ваш завал, моя девочка, только я не понимаю, при чем тут завал, когда я вас вовсе о нем не спрашиваю.
Надежда продолжала внимательно просматривать листы регистрации.
– Кофе только растворимый.
– Ах, боже ж мой, при чем тут кофе?
Так как она не ответила, Пейсахович вдвинулся еще поглубже и проговорил интимно:
– При чем тут кофе, когда я пришел поговорить вовсе за шины!
Надежда подняла на него глаза, заложив палец в ту карточку, которую еще не успела просмотреть.
– Сема, я вас не понимаю.
– Натурально вы не понимаете, моя девочка! – воскликнул Пейсахович с жаром.
Он вошел совсем, сел на шаткий стульчик, который стоял напротив ее стола будто для приема неких посетителей, которых никогда не было, и, перегнувшись к ней через стол, шепнул доверительно:
– Шины. – И еще раз, по слогам: – Ши-ны.
– Какие шины?!
– Зимние, – сказал Пейсахович. – Чудные зимние шины, совершенно новые!
Надежда смотрела на него, а он на нее.
– Вы что? Продаете шины? Так у меня машина немецкая, мне ваши шины не подойдут.
– Помилуй бог, – воскликнул Пейсахович. – Разве можно продавать такие прекрасные шины?! Я бы сам купил их у кого угодно, если бы они уже не были мои собственные!
Надежда поморгала, потом вынула палец из карточек – тонкие листы моментально и безнадежно сомкнулись – и взяла себя за лоб.
– Сема, – сказала она проникновенно, – вы бредите?
– Типун вам на язык, моя девочка!
– Тогда в чем дело, говорите толком!
Пейсахович еще немного приблизил к ней лицо и опять повторил:
– Шины.
Надежда вышла из себя.
– Да что такое с вашими шинами?!
– С ними все в порядке, дай бог здоровья доброму человеку, который смастерил такие прекрасные шины! Но они на складе! И я никак не могу их получить, хотя это мои родные шины, купленные за мои кровные деньги! И где справедливость, спрашиваю я вас? Куда она делась?
Надежда глубоко вздохнула и сильно выдохнула:
– Послушайте, Сема…
– Нет, это вы послушайте, моя девочка! Если бы к нам в отель приехал Моисей, Пейсахович понял бы все! Пейсахович первый бы сказал – плевать я хотел на эти шины, пусть они провалятся и сгниют на этом складе! Но Моисей к нам таки не приезжает! Так почему я должен страдать за чужого дядю, словно за
