– Вы разгадываете кроссворды?
– Ну конечно, – согласилась Инна, – что мне еще делать!
Он спрашивал просто так, оттягивая момент расставания.
Почему-то он был совершенно уверен, что больше с ней не увидится. То есть увидится, конечно, – во время телевизионных дебатов, куда она приедет с Якушевым, торжественного открытия моста, закладки городского парка или чего-то в этом роде. Он со своей свитой, она с чужой. Вернее,
Впрочем, наверное, было бы еще хуже, если бы она согласилась на него работать. Он плохо себе представлял, как сможет вынести ее присутствие рядом с собой.
– Кстати, – вдруг спросил он, – вы не знаете, что случилось с Мухиным?
Она посмотрела ему в лицо ледяными голубыми глазами.
– Он застрелился ночью в своем кабинете.
– Нет, – мягко сказал он, – вы не знаете, кто его убил? Никаких слухов до вас не доходило?
– Почему именно до меня?
– Потому что именно вы знаете всех журналистов.
– При чем тут журналисты?
– При том, что журналисты всегда знают все.
– Может быть, журналисты и в курсе дела, а я ничего такого не знаю, Александр Петрович.
– Очень жаль, Инна Васильевна.
– Мне тоже очень жаль.
Вот тут, на том, что ей «очень жаль», он взял ее за локти, притянул к себе и поцеловал – не зря же он выдержал всю эту бессмыслицу, черт побери!
Ледяная корка словно лопнула, осыпалась колкими брызгами, и там, куда они попали, кожа зажглась и сильно натянулась. Удивительные глаза оказались совсем рядом, и вовсе не было в них снежной енисейской равнины, а только жаркое июльское небо.
Она обняла его так, что лопатками он почувствовал ее кулачки, сжавшие свитер, и выяснилось: то, что представлялось и вспоминалось ему, – чепуха, неправда по сравнению с ней, настоящей.
У него вдруг сильно закружилась голова, и он шагнул назад и привалился к стене, чтобы не упасть.
Он все время думал, что не должен ее отпускать. Как только отпустит, то придет в себя и все кончится. Останутся неловкость, стыд, и только один выход – вон в ту дверь, а оттуда в енисейскую метель, начавшуюся в этом году так неожиданно рано.
Да. Неожиданно. И, кажется, слишком рано.
Кулаки разжались, и она сунула ладони ему под свитер.
– Ты должен меня отпустить, – прошептала она ему в ухо, чувствуя, как он пахнет – одеколоном и сигаретами. Оказывается, она забыла его запах, а теперь вдруг узнала, как волчица.
Он кивнул, прислушиваясь только к ее рукам, которые трогали его спину, и позвоночник словно вздыбился.
– Слышишь?
– Что?..
– Отпусти меня.
– Конечно.
И опять поцеловал. Голова все кружилась, и хотелось закрыть глаза, и он закрыл их.
Она была намного меньше его, и это он тоже позабыл, и теперь ему казалось, что все было вечность назад, а длилось – миг.
Куртка упала на кошку Джину. Джина выбралась из-под нее, унизительно пятясь, рассерженная, хвост трубой.
Никто не обратил на нее внимания.
– Что теперь делать? – спросила Инна и щекой прижалась к его шее, к тому месту, где дрожала надутая от напряжения жила. – Ну вот что нам теперь делать?!
Он точно знал, что они теперь должны делать, и не понимал, почему она не знает.
Это же так просто. Проще и быть не может!
Второй этаж с ее спальней был слишком далеко, не добраться, и они остались на первом, в гостиной, где полчаса назад она увидела его в новостях и с ужасом поняла, что он где-то совсем близко, может, сегодня она была рядом с ним, и не заметила, и не узнала…
В гостиной стоял неудобный угловой диван, узкий и тщедушный, который подозрительно икал каждый раз, когда они пытались как-то по нему перемещаться. И вся казенная обстановка этого дома казалась чужой, словно надуманной, как будто кино снимали – про страсть, которая «внезапно скрутила», – и Инна все время помнила об этом.
