Наверное, надо сказать. Вряд ли Якушев сдаст Катю ее неведомым врагам, которые шли за ней через темную ночь!.. А так будут искать, весь город на уши поставят, не найдут, выйдет следующий грандиозный скандал с привлечением общественности, прессы и всего остального.
– Сергей Ильич, – начала Инна. – Вы не волнуйтесь, но мне кажется, я знаю…
Дверь в приемную распахнулась, и на пороге показался Симоненко с какими-то синими папками в руках. Сбоку папок болтались белые канцелярские завязки.
– День добрый, – выговорил Симоненко и окинул Инну и Якушева таким подозрительным и опытным взглядом, что оба немедленно почувствовали, что ведут себя неприлично. Вполне можно было и не стоять вдвоем в пустой приемной, и Инна вполне могла отодвинуться на шаг-другой, и уж оттуда, из отдаления, вытянуть шею и рассмотреть оставленную визитку, а Якушев вполне мог бы застегнуть пальто, а наличие шапки на голове неубедительно, нет, неубедительно!..
– Если ты ко мне, Василий Иванович, – сказал Якушев веско, видно, обиделся на подозрительный взгляд, – то меня нет уже. Я уехал.
– На пять минут всего, Сергей Ильич!..
– Ни на пять секунд. Говорю же, нет меня!
И словно для того, чтобы подтвердить сказанное, стремительно вышел вон из собственной приемной.
– Упустил, – с сожалением произнес Симоненко и неприязненно посмотрел на Инну – уж она-то своего не упустит! По телевизору вон как все про нее говорят, один другого хуже, а она в полном порядке, даже Сергей Ильич возле нее гоголем ходит, хотя ему-то уж поостеречься бы!..
– Я тоже пойду, Василий Иванович. До свидания.
– А чего тут работников никаких нет, ты не знаешь?
– Каких работников?
– Ну, секретаря или Валентины Ивановны, помощницы? Куда они сгинули-то все?
– Не сгинули мы, – раздался от двери задыхающийся бас, и в приемную ввалилась та самая Валентина Ивановна, раскрасневшаяся с мороза, в распахнутом коричневом пальто. Симоненко она улыбнулась, а на Инну даже не взглянула, потому как терпеть ее не могла.
– Нас Сергей Ильич отпустил, – помощница распахнула шкаф, достала вешалку и стала пристраивать пальто, – на полдня. Я перед выходными никогда не успеваю ни на базар, никуда! Беда прямо с этим временем!
Инна ногтем подцепила с полированного стола визитку, наугад кивнула во враждебное пространство, образованное Симоненко и помощницей Якушева, и пошла к двери.
На лестнице перед большим зеркалом она остановилась и повернулась – чтобы убедиться, что сзади у нее все в порядке, просто так, потому что эти двое смотрели слишком уж пристально, хорошо, если дырку не прожгли. Сзади все было в порядке, даже очень красиво.
Она повернулась, сбежала на один пролет и замерла. Навстречу ей поднимался Ястребов Александр Петрович.
Она не была… готова увидеть его, словно материализовавшегося из ее мыслей.
Жестом английской королевы Елизаветы, подающей руку лорд-канцлеру, – Инна однажды своими глазами видела этот неподражаемый жест, исполненный достоинства, самодостаточности и… как бы это выразиться… глубочайшего равнодушия ко всему, кроме внешней формы, которую приходится соблюдать, – Инна положила руку на полированные перила и продолжала спускаться.
Только поравнявшись с ним, она повернула голову:
– Здравствуйте, Александр Петрович.
– Здравствуйте, Инна Васильевна. Готовитесь сегодня снова в эфир? Отстаивать интересы демократической прессы?
Укол был так себе, не очень болезненный, все потому, что Александр Петрович тоже заранее не подготовился.
– Сегодня у меня выходной. Сегодня я ничьи интересы не отстаиваю.
– Напрасно.
Не надо было спрашивать, но она все-таки спросила:
– Почему?..
– Потому что без вашей энергичной поддержки их никто отстоять не сумеет.
– Вы мне льстите.
– И не думаю даже. Я просто констатирую факт.
Инна посмотрела ему в глаза – черные до самого дна, как ночное небо над Енисеем, – оторвалась от них, будто вынырнула, и быстро прикинула, спросить или нет. Спросить очень хотелось, но инстинкт самосохранения вопил все громче – не смей, не смей!..
И, конечно, она посмела.
В конце концов, она никогда и ничего не боится, и это должно быть известно всем.
– Ты вчера забрал у меня газеты?
Ястребов так удивился, что у него даже уши шевельнулись, по крайней мере, так показалось Инне.
