Она и не подозревала, насколько близко подошла к разгадке.
Так близко, что человек, издалека завидевший красную блестящую машину, понял, что дело плохо.
«Явка провалилась» – красная герань на подоконнике.
«Все чисто» – белая тряпка на веревке.
Эта машина означала – явка провалилась.
Что делать? Убить ее в квартире или в подъезде – значит навлечь на себя подозрения. Убить на улице – опасно. Потом окажется, что какой-нибудь идиот в это время непременно прогуливался с собакой, или таращился в окно, или доставал из-за рамы сало – видел, слышал, запомнил.
Нет. Надо ждать.
Выпустить ее отсюда нельзя.
Его била дрожь – от холода и ненависти.
Она не должна была добраться и все-таки добралась – почти! Хорошо, что в самый последний момент он увидел красную машину, сигнализировавшую об опасности!
Не сбиваясь с привычного и уверенного шага, он повернул за угол, оказался в темном и убогом дворе, за какими-то помойными ящиками, быстро перебежал открытое пространство, залитое жидким лунным светом, и выглянул.
Машина стояла, а ее нигде не было видно – значит, уже зашла в подъезд.
Отсюда до подъезда и дорожки довольно далеко, а стрелять надо наверняка, так, чтобы она не подняла шума.
Пистолет – символ его личной неограниченной власти, гораздо более неограниченной, чем власть какого-то там губернатора, – был с ним, как всегда. Он любовно вытащил его, ласково погладил и снял с предохранителя. С этим пистолетом он – центр и средоточие вселенной. У него в руках жизнь и смерть. Как бог, он может карать и миловать, казнить, пытать. Люди перестают быть людьми, как только он показывает им пистолет. Глаза становятся бессмысленными и дрожащими, как студень, и он чувствует, знает, что победил! Сразу, с первой секунды, – победил.
И это его месть всем им.
Он не пощадит никого – как никто не пощадил его.
Никто не открывал. Уже ясно было, что дома никого нет, но Инна все продолжала названивать – непонятно зачем.
От стен подъезда шел пронзительный холод, словно за ними было не тепло человеческого жилья, а ледяные погреба, в которых ночуют зимние ветры.
Хотелось домой, горячего чаю и теплых носков.
Волосы на голове шевелились, как от сквозняка, и она наконец поняла в чем дело. Помимо «парадного», был еще «черный» ход, Инна разглядела колышущийся серый прямоугольник – еще одну дверь на улицу.
Кто сделал здесь два выхода, какой болван и зачем? И почему никакой другой болван не заколотит хотя бы один из них, чтобы дефицитное тепло не уносил енисейский студеный ветер?!
Натягивая на щеки шарф, Инна почти ощупью пошла к серому прямоугольнику и скоро оказалась на улице.
Темно. Никаких фонарей.
Вот эти три темных окна на первом этаже и есть, судя по всему, квартира Захара Юшина. Инна подошла поближе, снег отчетливо скрипел под ногами.
Осип с другой стороны дома, Инну он не видит. Ей тоже не видно ни Осипа, ни машины, но она слышит, как работает мотор, и видит дымный от мороза свет мощных фар.
Она задрала голову и посмотрела.
Низкий балкончик – подтянуться, и уже на нем. Форточка в одной из комнат открыта.
Попробовать? Или нет?..
Нет, нет, нет, умолял инстинкт самосохранения, не надо, ты сошла с ума, от тебя не останется мокрого места, ты же не милиционер и не спасатель, ты не умеешь лазать по чужим домам, откуда ты знаешь, что тебя ждет внутри, тебя убьют, и правильно сделают, не смей, не смей, не смей.
Конечно, она посмела.
Одно движение, и Инна оказалась на балконе, за низкой оградой. Снега было по щиколотки, и она вдруг подумала, что хозяин квартиры завтра непременно увидит на снегу ее следы.
Ну и что – следы? Если она будет жива, следы нисколько ей не повредят. Если не будет – тем более.
Она встала коленями на подоконник – правое, давным-давно разбитое на лыжах, немедленно скрутила холодная боль, – потянулась и потрясла раму. Рама была старой и послушно затряслась в пазах.
Закрыто на две задвижки, поняла Инна, верхнюю и нижнюю. Надо открыть, в форточку она не пролезет.
Она стянула перчатку и сунула ее в карман, а рукой нашарила шпингалет и потянула вниз холодную железную штучку. Штучка сначала сопротивлялась, а потом упала с дребезжащим металлическим стуком. Теперь нижнюю.
Инна не знала, сколько времени прошло – то ли пять минут, то ли пять секунд, а может, и пять часов, – когда она толкнула обе створки и спрыгнула внутрь.
