Тень мелькнула перед глазами – он услышал ее и вбежал в кухню.
Над самым ухом что-то ударило, негромко и легко, и воздух будто дернулся.
Он стреляет, поняла Инна. Стреляет в меня.
Некогда было думать и некогда бояться.
Опершись рукой, она перелетела низкий балкон, упала, поднялась, опять упала. Рядом с ее головой снег вдруг пришел в движение, как будто сам по себе взвился маленьким фонтанчиком, запорошил ей лицо.
Он стреляет. Он видит меня и стреляет. А я так и не вижу его!..
Она поднялась на четвереньки, поползла, вскочила и забежала за угол, где стояла ее машина.
Шаг. Еще один. Еще.
Секунда. Потом другая. Пока жизнь не оборвалась.
Она рванула переднюю дверь и почти упала внутрь.
Осип, заложив руки за голову, подпевал Алле Пугачевой, которая все повторяла, что «это любовь».
Завидев Инну, он обомлел, и в свете приборной доски она увидела, как он вытаращил глаза.
– Быстрее! – завизжала она. Вернее, это не она визжала, а ее инстинкт самосохранения, но Осип ничего не знал про инстинкт и перепугался не на шутку. – Поехали! Быстрее!!
Осип зашарил рукой, нащупывая ручник. Глаза у него так и таращились, а рот никак не закрывался.
– У него пистолет! Да быстрее ты!!
Осип нащупал ручник, дернул вниз, что есть силы нажал на газ, машина прыгнула почти в кусты, ее занесло, повернуло, как потом оказалось, в правильном направлении, и на вираже Инна завалилась на Осипа. Швырнула на пол папки, вытянула ремень и застегнула.
Потом посмотрела назад – на улице за ними никого не было, только снег летел, подкрашенный снизу красным злобным светом тормозных огней.
– Что случилось? – хрипло пробормотал Осип Савельич. – Что такое случилось, а?
Инна молчала, закинув голову на подголовник.
– Инна Васильевна, – начал Осип дрожащим, но тем не менее оскорбленным голосом. – Ты со мной в молчанку не играй! Ты давай говори мне, что случилось! С тобой с ума сойдешь, честное слово!
– Осип Савельич, ты не видел, в подъезд никто не заходил?
– Да кто?! Не заходил никто!
– Точно?
– Да точно, точно, и не спал я, можешь не намекать! Тебя не было десять минут, я если б и собирался спать, так еще не заснул бы!
Десять минут. Чепуха какая. Ей казалось, что прошли сутки, а может, и не одни. А говорят, что время постоянно и однозначно и может сжиматься и растягиваться только в соответствии с никому до конца не понятной теории Эйнштейна!
Там, возле подъезда купеческого дома на улице Ленина, тоже не было никого – Осип клялся, что никого не видел, ни людей, ни машин.
Или в нее стрелял… невидимка?!
Нет, не может быть. В том эпохальном кино про дворника не было невидимок.
Инна закрыла глаза и быстро проглотила слюну. Этого только не хватало! Сейчас ее вырвет, вот позор и унижение, каких она еще не знала!
– Инна Васильевна!
– Осип, останови, – пробормотала она чужим, вязким голосом.
Он не стал ничего переспрашивать, тормознул, повернул и остановился.
Инна скользкими и холодными, как жабьи лапы, пальцами отстегнула ремень, навалилась плечом на дверь и почти выпала из машины на улицу.
Морозный воздух обжег лицо, и как будто стало чуть-чуть легче.
Хлопнула водительская дверь.
Инна наклонилась и уперлась ладонями в колени. Прямо перед ее носом был снег, неровный, взрытый ветром.
Она видела, как пуля выбивала маленький фонтанчик из снега возле самой ее головы.
Желудок поехал вверх и оказался снаружи. Инна схватилась за какой-то ствол и стала часто и быстро дышать, как собака на жаре. Потом зашла чуть-чуть подальше, наклонилась, зачерпнула снег и сунула в него лицо.
Впереди светлело – от снега, по которому разливался свет автомобильных фар. В ботинках было полно снега, в легких – мороза, который помогал ей дышать.
Она еще постояла и оглянулась. Осип мыкался в отдалении, но не приближался – проявлял деликатность и тонкость.
