И тут они ее не выпустили. Конечно, им и в голову не приходило ее убивать – убийства вообще не по их части. Может, они запугивали ее, может, чем-то угрожали, и она написала завещание – все отдать на благотворительность. Завещание это находилось у юриста Маслова, подвизавшегося все в той же «Радости».
Лизавета все же ухитрилась завещание переписать – так, что ни Маслов, ни его хозяева ничего не знали.
Где-то тут, между первым и вторым завещанием, «явился» оккультный нож с символами, окончательно убедив Лизавету в том, что смерть близка. Нож и еще круг с каплями мутного воска.
Потом Лизавета умерла.
Если бы не второе завещание, все прошло бы без сучка без задоринки – Анатолий Петрович Безсмертный вместе с соратниками получил бы все. Но существовало второе завещание, и в дело вмешался Архипов.
Владимир Петрович захлопнул книгу и страшными мордами на глянцевой обложке задумчиво постучал себя по макушке.
Опять получалось, что нет других заинтересованных лиц, кроме него самого и Добромира.
Нет, и все тут!
Под диван в гостиной подложили второй нож, чтобы Маша Тюрина тоже постепенно привыкала к мысли, что скоро умрет. Лизавета все ей объяснила про нож – предвестник смерти.
Кто? Кто?!
Однако вместо Маши нож убил юриста Маслова.
Евгения Ивановича Маслова, который пришел в ее квартиру, расположился за столом, снял пиджачок, а документы оставил на столике в прихожей – так спокойно он расположился, как у себя дома, как будто пришел надолго.
Что он собирался долго делать в бывшей Лизаветиной квартире?
Что? Что?!
Допустим, Лизавета завещала Архипову квартиру для того, чтобы он отбил ее у прыткого Добромира. Но за каким чертом она завещала Маше – любимой сиротке! – три картины своего супруга?!
И круг с воском! Лизавета нашла его на чердаке их дома, когда полезла туда со слесарем дядей Гришей, после покушения на лестнице.
Владимир Петрович сунул книгу под мышку. Нужно спросить у Маши, не знает ли она, где Лизавета взяла этот шедевр.
Ему, вообще говоря, нужно многое у нее спросить.
С книгой под мышкой он пошел к входной двери и заглянул в гостиную. Ковра на полу не было, и желтое солнце каталось по паркету, как хотело. У стены стояла картина. Архипов посмотрел – на картине красовались незабудки в коричневой вазе, Машино наследство.
Он вышел из квартиры и старательно запер все три замка. Потом повздыхал под собственной дверью – из всего времени в мире у него осталось уже не три, а два часа.
Магомедов, как бы он ни был по-восточному тонок, не станет сидеть с Максом Хрусталевым до ночи.
Архипов задрал голову и посмотрел вверх.
Вход на чердак не закрыт – поперечная железная балка держала старые двери.
Архипову очень туда не хотелось.
Ну, что поделаешь, ну не Терминатор он!
Или не ходить? Имеет значение, где Лизавета нашла тот самый круг или не имеет? Он не знал.
С книгой о черной магии под мышкой Архипов стал бесшумно подниматься. Ничего не поделаешь – чувство долга есть чувство долга, а он все никак не выполнит «обязательства», данные Лизавете.
Стараясь не нагружать спину, он потряс балку, и она легко выехала с негромким железным звуком. Архипов прислонил ее к стене и потянул крашенную в коричневый цвет дверь.
За ней оказалась еще одна лестничка, узенькая и пыльная. Темная, но сверху шел свет. Архипов стал подниматься – всего несколько ступенек.
Пригнувшись, он сошел с лестнички на пыльный скрипучий пол. Доски гнулись и ходили ходуном под его ботинками – он был тяжелым, а пол старым.
Черная тень в колпаке, словно материализовавшаяся из книги, которую он держал под мышкой, неслышно и легко скользнула на лестничку и в мгновение ока очутилась уже наверху.
Архипов ходил в отдалении, поддевал ногой то старые газеты, то мешок с тряпками и что-то бормотал себе под нос.
Последний шанс. Упустить нельзя.
Он и так испортил все, что мог испортить, этот здоровый белобрысый мужик. Он не должен догадаться, или дело пропало, а он уже почти догадался. Он знает все необходимое для того, чтобы догадаться, и тогда все, все напрасно!
Колпачок вздрогнул и шевельнулся, съезжая на лоб. Пришлось вжаться в стену и не дышать, чтобы он не заметил.
Старый дом, метровые стены, никто ничего не услышит.
