В гостиницах ему всегда было дело до того, что о нем подумает горничная. В ресторане он ел только то, что было принято есть – лосося, цветную капусту, лобстера, мидии, – хотя больше всего ему хотелось картошки с котлетой. В самолетах он никогда первый не накрывался пледом, ждал, когда это сделает кто-то еще. Он всегда заранее долго и нудно узнавал, принимают ли в магазине кредитные карточки, чтобы не выглядеть дураком перед кассиршей. До кассирши ему тоже было дело.
Нужно было срочно что-то придумать, чтобы Настя не решила, что он импотент, или интимофоб, или гомосексуалист – и подобное в том же духе.
– Кирилл, ты… больше ничего не хочешь?
– Хочу. Тебя.
Нет, он не может уйти в ванную. Тогда она точно решит, что у него расстройство желудка. Почему за весь день он так и не приготовился к тому, что произойдет, как только за ними закроется дверь? Он мечтал об этом со вчерашнего дня – и не приготовился!
– Слушай, – сказал он шепотом, – я, наверное, весь потный.
– Не весь, – невнятно пробормотала она в ответ, – только местами.
Он сверху видел ее макушку и черный разлив волос, а лица не видел. Столкновение с сердцами и розами приближалось.
Теперь он чувствовал ее всю, сверху донизу, от шеи до маленьких прохладных пальцев – на себе. Губы скользили, и следом за ними волосы, и он больше не вспоминал ни про сердца, ни про розы. Она была прохладная и свежая и странным образом не остужала, а распаляла его, и он весь покрылся «гусиной кожей», когда она зачем-то укусила его в предплечье.
У него сильно и больно колотилось сердце, и, кажется, кожа на груди взмокла именно с той стороны, где сердце.
Неужели он не ошибся? Неужели все на самом деле так хорошо, что он почти не помнит, где они и что с ними?
Неужели все дело только в том, что нужный человек оказался в нужное время в нужном месте?
– Подожди, я сам, – пробормотал он, когда она стала возиться с его джинсами. В голове копошилось какое-то смутное и неопределенное воспоминание о том, что она почему-то не должна стягивать с него джинсы, и он стянул их сам, и ногой отпихнул от себя вместе с неопределенным воспоминанием.
Теперь они оба вдруг заспешили так, как будто в их распоряжении было не все время в мире, а семь секунд, оставшиеся до конца света, и нужно было очень глубоко дышать, но это получалось плохо, потому что воздух стал раскаленным и липким и не проходил в горло.
Светлые сумерки, заливавшие их жидким стеклянным светом, стали сгущаться у него в голове, и он уже почти не мог видеть, и не мог дышать, и не мог ждать.
Да. Так. Все правильно. Все совершенно правильно. Еще чуть-чуть.
Чуть-чуть…
Стекло завибрировало, и разлетелось, и осыпалось миллионом сверкающих брызг, а потом еще и еще раз, и сознание вдруг вернулось, и оказалось, что это так просто – быть без сознания.
– Если в отпуске мы две недели не будем вылезать из кровати, – сказал Кирилл, удивляясь тому, что это говорит именно он, – ты меня просто убьешь. Напомни мне, чтобы я перед отлетом написал завещание.
– А куда ты летишь? – спросила она слабым чахоточным голосом. Ее голова лежала у него на бедре, и рукой он придерживал ее затылок, чтобы голова не скатилась куда-нибудь.
– Мы, – поправил он. Странное дело. Оказывается, ночь так и не наступила, за окном были все те же светлые сумерки. Но ведь он совершенно точно знал, что все вокруг было темно. – Мы с тобой летим в Дублин. Забыла?
Она зевнула, повернула голову и поцеловала его в бедро смачным поцелуем. Он напрягся.
– В этом твоем Дублине, – сказала она и прихватила его зубами, – автобус называется не «бас», а «бус». Представляешь?
Он не представлял.
– И еще они говорят не Дублин, а Даблин и всем коллективом играют в регби.
– Каким коллективом?
– Ирландским. Вся страна Ирландия повально играет в регби.
– И пьет ирландское виски.
– И запивает ирландским пивом. – Она оторвалась от его бедра, и он шумно перевел дыхание. – Ты любишь ирландское пиво, господин Костромин?
– Черт его знает.
Лучше бы она оставалась там, где была, потому что теперь она приподнялась на руках и нависла над ним, и ему все было видно, и он чувствовал ее запах и мечтал почувствовать вкус, и ее волосы скользили по его животу, и…
Нет, это невозможно.
За бока, как давеча из кресла, он приподнял ее над собой – руки и ноги свесились, как у щенка, – подтащил повыше и посмотрел в лицо. Она была вся розовенькая, довольная, глаза сияли, рот улыбался, от былой интеллигентной тонкости не осталось и следа.
Господи, помоги мне!..
Он подержал ее еще немного, потом уронил на себя, сунул руку в волосы, укусил за подбородок, и все
