– Не хочешь, не пей.
– Хочу.
– Тогда пей и молчи.
– Как трогательно! – протянула Света и качнула туго упакованным в топик бюстом. – Ну просто кино.
– Ты завидуешь, Светка, – сказал Владик, – у ребят все хорошо, а ты комплексуешь. Как все стервы.
– Владик, прекрати, – велела Нина Павловна.
– Это некрасиво, – подтвердила тетя Александра. – Хотя я думаю, что Владик хотел сказать, что Света всегда одета так… вызывающе. У молодых женщин сейчас начисто отсутствует достоинство. Одни совершенно открыто живут с любовниками, другие одеваются как кокотки.
– Лучше одеваться, как кокотка, чем как Соня, – сказала Света. – Влад, у тебя есть сигареты? Я вчера целую пачку высадила.
– Есть, солнышко. «Мальборо» подходит?
Тетя Александра заволновалась:
– Света, я требую, чтобы ты разговаривала со мной уважительно! Нина, скажи своей дочери, чтобы она придержала язык! Соня всегда одевается скромно, и тебе, Света, надо бы быть поскромнее. Да еще сигареты! Ты что? Лодочник?! Соня, где моя чашка? Налей мне молока. Только разбавь водой, цельное молоко очень вредно. Света, не смей курить в моем присутствии! Меня стошнит.
– Может, принести тазик? – предложил Кирилл и, получив пинок в лодыжку, долго соображал, от кого – Настя была далеко. С ним рядом сидела Нина Павловна и – чуть в отдалении – Настин отец.
– Я сегодня готовлю обед, – объявила Настина мать торопливо, – продукты мы привезли, только хлеба нужно купить.
– Я могу сходить, – предложил Сергей, до этого пребывавший в загадочном молчании.
– Хорошо бы скамейку починить, – подхватила Настя, косясь на тетю Александру, которая хватала ртом воздух и щипала на груди халат, словно он ее душил, – ту, которую дед сделал. Она все перекосилась.
– Еще бы она не перекосилась! – фыркнула Света. – Сколько ей лет? Сто? Ее не чинить, а сжечь надо.
– Жечь ее я не стану, – твердо сказала Настя, – Кирилл, почините с отцом скамейку.
– Я хочу посмотреть свои картины, – объявил Владик и как ни в чем не бывало закурил прямо под носом у своей мамаши, которую тошнило от запаха табака. Мамаша не сказала ни слова. – Настюха, ты не знаешь, там есть хоть что-то стоящее?
– Не знаю, Влад. Все картины в гостиной и в кабинете. Можешь смотреть сколько хочешь.
– А забрать?
– И забрать, конечно, – сказала Настя с некоторым недоумением, – это же твои картины.
Они все обращались к Насте, как будто именно она завещала им картины и машины. Они спрашивали у нее разрешения и даже когда не спрашивали, все время как бы оглядывались на нее. От того, что она была центром семьи, или от того, что она была ближе всех к бабушке?
– Надо же, как люди весело жили! – продолжал Владик. – Картины собирали, скамейки сколачивали, бриллианты покупали. А мы? С работы на работу, с работы на работу, и все.
– Весело, да, – согласился Дмитрий Павлович, – отца после войны посадили, а он, между прочим, генерал инженерных войск был. Сорока еще не исполнилось. Он пять лет просидел, вернулся инвалидом и через два года умер. Не жизнь, а рай.
– Я, между прочим, думаю, – сказал Владик, доверительно понизив голос, – что это бабуля его отравила.
Кирилл быстро посмотрел на него. Нина Павловна со стуком поставила на блюдце свою чашку. Тетя Александра перестала закатывать глаза, а Сергей выпустил Мусину руку, которую пожимал под столом.
– Ты что? – спросила Настя напряженным голосом. – Спятил?
Владик ни на секунду не утратил своей безмятежной вальяжности, продолжал мечтательно курить и щуриться на дым, как и полагается после летнего завтрака на террасе.
– А что? – спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь. – У нее же был этот, как его? Ну на всех фотографиях они вместе. Мам, как его звали?
– Владик, я не понимаю…
– Ну конечно, ты понимаешь. Ну этот Яков, который вместе с дедом воевал, а потом его дед в Ленинград привез. У бабули был с ним роман, и она деда спровадила в тюрьму, а сама осталась с Яковом. А?
– Влад, ты несешь что-то непотребное, – отрезала Нина Павловна, странно взволновавшись. – Что за чушь? Откуда ты ее взял? Тетя, это вы ему рассказали?
– Я?! – вскрикнула тетя Александра, как вчера в георгинах. – Я?!
– Мама вышла за папу в сорок шестом году, ей было девятнадцать лет, – продолжала Нина Павловна, – в сорок седьмом родилась я, а в сорок девятом Дима. Под Новый год папу арестовали, Диме было три месяца. А Якова Иосифовича посадили еще раньше. Какой роман? О чем ты говоришь? Мама потом много лет помогала его семье. У него жена была и дочь. По-моему, чуть постарше меня.
– Галочка, – изрекла тетя Александра, – отлично ее помню.
