услышал? На подводной лодке приплыл?
Впрочем, вполне возможно, что он не услышал бы, даже если бы Владик прилетел на аэроплане и совершил посадку на балконе Настиной комнаты.
Он просто был занят. Очень, очень занят.
Утром Настя обнаружила на полу его джинсы, а внутри – трусы.
– Красота какая, – сказала она, рассматривая сердца и розы, – где ты это взял?
Он покраснел, чего с ним не бывало никогда в жизни, и кинул в нее подушкой.
– Нет, правда, – продолжала она, ловко увернувшись от подушки, – такое просто так на дороге не валяется. Это еще поискать надо!
Эти трусы он купил в супермаркете на Мальте. Разбираться ему было некогда, он просто схватил упаковку, расплатился и выскочил к поджидавшему его такси. По приезде на курорт неожиданно выяснилось, что он забыл на диване в своей квартире пакет с бельем, и нужно было срочно восстановить утраченное. Он вовсе не собирался никому демонстрировать этот шедевр дизайнерской мысли.
– А трусов с зайчиками из «Плейбоя» у тебя нет? – продолжала веселиться она. – Тоже, наверное, очень живенько…
Он решил, что с него хватит.
Ему очень ловко удалось схватить ее под коленки, так что она оказалась висящей у него через плечо головой вниз, и он долго и с удовольствием объяснял ей, что расцветка его трусов не имеет основополагающего значения.
А может, удастся днем?..
– …давно не собирались вместе.
– Для того чтобы собрались, бабушке пришлось умереть, только и всего. – Это красотка Света, нарядившаяся по утреннему времени в короткий топик, который кончался сразу под грудью, и юбку, состоявшую из одних разрезов.
– Бабуля прожила веселую жизнь, – жизнерадостно сказал Владик, – и умерла вовремя, никому никаких хлопот не доставила. В параличе не валялась, маразмом не страдала. Молодец. Железная тетка.
– Владик! – сказала тетя Александра нежно. – Ты не должен так говорить о сестре своей матери. Это неуважительно.
– Сестра моей матери меня уже никогда не услышит, – сказал Владик радостно, – прости, Настюха. Я, правда, бабку не так любил, как ты, но все же она молодец.
Утром тетя Александра выглядела еще более бледной и еще более одутловатой, как и ее дочь. Почему- то на этот раз они были в разных нарядах. На матери был роскошный лиловый халат с неземными цветами и птицами, а на дочери вытянутый спортивный костюмчик с полинявшей мышиной мордой на животе.
– Кто будет овсянку? – громко вопросила Нина Павловна, внося на вытянутых руках пузатую кастрюлю. – Сережа, освободи мне место!
– Муся, ты когда ехала, не обратила внимание, магазин на углу открыт?
– Я ехала в восемь, Юлия Витальевна, а он с девяти.
– Настя, зачем тебе домработница в восемь часов утра? – с недоумением спросила тетя Александра. – Теперь, когда нет Агриппины?
– Я одна не справлюсь, тетя.
– Она просто сошла с ума, когда оставила этот дом тебе, – проворчала тетя Александра как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали. Впрочем, кажется, ее на самом деле слушал только один Кирилл. – Разве может девчонка уследить за домом?!
– Мама, Насте уже тридцать. Она вовсе не девчонка. – Это Соня. Голос равнодушный, лицо бледное, как кислая сметана, под глазами мешки.
Что такое? Она защищает Настю или, наоборот, говорит ей явную гадость?
– Ну конечно, девчонка! Даже ты еще девчонка, а тебе тридцать пять!
Словно молния сверкнула, по лицу Сони пробежала судорога, и все вернулось на место – бледное озеро кислой сметаны.
– Тетя, – вступила Настя, – мне еще только будет двадцать девять. А Соне всего тридцать три.
– На следующий год тридцать четыре, – сказала Соня безразлично.
– А мне через восемь лет – сорок, – объявил Кирилл. Все вдруг уставились на него, как будто он сказал какую-то непристойность.
– Вы тут совсем ни при чем, – отрезала тетя Александра, а Нина Павловна сунула ему под нос миску с овсянкой.
– Попробуйте! – предложила она весело, и Кирилл моргнул. – Моя овсянка – самая лучшая в мире.
– Нина, зачем ты хвастаешься? – строго одернула ее тетя Александра. – Меня, например, от твоей овсянки всегда пучит.
– Пучит? – переспросил Кирилл. – Кофе налить? – вмешалась Настя. – Мой кофе тоже самый лучший в мире.
– В твоем кофе нужно топить преступников и убийц, – сказал Кирилл, глядя в ее веселые зеленые глаза, – высшая мера наказания.
