Лысина, к которой она обращалась, задвигалась, собралась складками и сделала оборот. На месте лысины оказалась бледная носатая физиономия, очень недовольная.
– Что вы кричите? – осведомилась физиономия.
– Здравствуйте, – пробормотала Соня и оглянулась на Настю, – я к Францу Иосифовичу.
Очки, сидевшие на самом кончике длинного носа, как будто сами по себе переместились вверх и оказались на лбу – или на лысине, потому что было непонятно, где кончается лоб и начинается лысина, – и физиономия довольно расправилась.
– Ожерелье, – изрек ее обладатель с видимым удовольствием, – ожерелье. Да.
Настя посмотрела на Кирилла.
– Я, я, – заметив их переглядывания, дружелюбно закаркал обладатель, – Франц Иосифович – это я, я. А вы привозили ожерелье. Да, ожерелье. Двадцать один сапфир. Двадцать один бриллиант. Как же!
– Я вас не узнала, – проговорила Соня и почему-то покраснела, – извините.
– Ерунда. Ерунда. Я старый человек. Молодые девушки не должны меня запоминать. Время, когда меня запоминали девушки, давно прошло. Да.
– Мы хотели узнать про ожерелье, – сказал Кирилл несколько неуверенно.
Носатый Франц Иосифович энергично и дружески покивал.
– Слышите? – спросил он и потянул своим необыкновенным носом. – Михаил Эрастович варит кофе. Мы всегда пьем кофе после того, как выстрелит пушка. Я просил. Я говорил. Я спрашивал – а если как раз в это время придут клиенты? Но он ничего не слушает. Он варит кофе. Он говорит, что слишком стар, чтобы изменять привычкам. А сам, между прочим, – тут ювелир заговорщицки понизил голос и немного придвинулся, – а сам, между прочим, младше меня на семь лет! – и он гордо откинулся назад, чтобы насладиться произведенным эффектом.
Никто не знал, что нужно делать дальше. Даже Кирилл Костромин.
Все стояли и молчали.
– Я говорю – кофе, – повторил Франц Иосифович и покрутил лысой головой, удивляясь, что они такие тупые, – выпейте кофе. Пушка выстрелила. Кофе готов. – Тут он проворно забежал за портьеру и крикнул в темную глубину: – Кофе готов?
Оттуда ничего не ответили, и это чрезвычайно обрадовало Франца Иосифовича.
– Да, – изрек он, – готов. Юра запер дверь. Он всегда запирает дверь, когда мы пьем кофе. У нас гости, Михаил Эрастович! – снова крикнул он в сторону портьеры. – Сегодня нам нужно много кофе! Он трясется над своими зернами, как скупой рыцарь, – пояснил он, понизив голос. – Он считает, что в этом городе никто не умеет варить кофе!
И Франц Иосифович отчетливо захрюкал, что, очевидно, означало смех.
Похрюкав немного, он вернул очки на кончик носа и гостеприимно приподнял портьеру.
– Прошу. Прошу. Да.
Соня беспомощно оглянулась на Настю, а Настя – на Кирилла.
Кирилл взял их обеих под локотки и подвел к откинутой доске полированного прилавка. Франц Иосифович бодро пробежал вперед, нырнув под портьеру, а за ним потянулись Настя с Соней. Замыкал шествие Кирилл.
– Куда мы попали? – приостановившись, прошептала Настя ему в ухо. Он весело пожал плечами.
Темнота расступилась, и они оказались в крохотной квадратной комнатке, как будто в сейфе. Горел желтый свет, на окнах были металлические жалюзи и почти вплотную друг к другу стояли два желтых канцелярских стола, заваленных бумагами. И еще маленький столик, а на нем железный ящик с песком. Из песка торчала длинная ручка армянской турки. Рядом хлопотал маленький седой человечек, очевидно, Михаил Эрастович, знаток кофе.
– Здравствуйте, здравствуйте, – оглянувшись, произнес он чрезвычайно любезно и вдруг быстро и остро взглянул на Соню, – нужно посмотреть, хватит ли у нас чашек на такую большую компанию.
– Вам отлично известно, что чашек у нас семь, – прокаркал откуда-то издалека Франц Иосифович. – Да. Семь. Две еще останутся. Предложите молодым людям присесть.
– Ах, да! – спохватился кофевар и энергично встряхнул турку, не вытаскивая ее из песка. – Садитесь, молодые люди. У окна табуретка. Правда, мы сами не знаем, где здесь окна. Темно и днем и ночью. Вы когда-нибудь пробовали настоящий арабский кофе?
Все завороженно молчали, и Михаил Эрастович продолжал:
– Мне привозят кофе из Арабских Эмиратов. Уверяю вас, на свете нет ничего лучше, чем настоящий кофе из настоящих кофейных зерен! Запах, насыщенность цвета, особая пена. Ее надо вовремя осадить, и это тоже искусство! И не убеждайте меня, что растворимый кофе – тоже кофе! – энергично воскликнул он, хотя никто и ни в чем его не убеждал. – Растворимый кофе – это эрзац. Одна видимость. Все, что не нужно готовить, – это не настоящее. Только то, во что вкладываешь душу, к чему притрагиваешься, о чем думаешь с удовольствием, – достойно! Верно я говорю, Франц Иосифович?
– Всегда, – изрек материализовавшийся из темноты Франц Иосифович. В руках у него были глиняные чашки величиной с наперсток, – вы всегда говорите верно, Михаил Эрастович. Кофе. Его мало. Вы сварите еще?
– Ну конечно! – ответил его напарник нетерпеливо. – Неужели вы думаете, что я оставлю кого-то без угощения? Садитесь, молодые люди. Считайте, что вам повезло. Я варю отличный кофе. Вы такого нигде не найдете.
– Вы хвастаетесь. Это нехорошо.
