тоже два, но один далеко, а в другом родители. Сколько у нас домов, а пойти некуда.
— А и не надо никуда идти, — сказал он и провел ладонью сначала по ее мокрой голове, потом по своей.
Подняв воротник куртки, Алексей смотрел на металлический строительный забор, ограждавший место, где совсем недавно стоял дом его бабушки.
— Интересно, что теперь здесь будет? — сказала Кира, чтобы что-нибудь сказать.
— Да какой-нибудь индюшатник наподобие этих, — хотел сказать Алексей как можно более невозмутимо, но голос его дрогнул. Хотя он видел уже эту пустоту, когда в середине июля навещал тетку, сейчас, вместе с Кирой почему-то было больнее.
Из нескольких старых деревьев, росших во дворе сломанного дома, каким-то чудом уцелела только некрасивая корявая липа. Ветер трепал ее полуголые, кое-где обломанные ветки и бросался мелкими пожухлыми листьями.
— Вот и все, что осталось, — грустно констатировал Алексей.
— А помнишь, — сказала Кира, — ваш знаменитый кофейник?
— Дома лежит, — заверил Алексей. — Он еще пригодится, мы из него еще кофе напьемся.
Бывало, Кира после уроков приходила в эту квартиру; на кухне на конфорке газовой плиты, такой огромной, что можно было, казалось, изжарить над ней быка, бился в пару упомянутый кофейник, огромные космы голубого огня лизали его бежевые бока, Кира с Алексеем пили чай за круглым столом, и бабушка Алексея потчевала их бутербродами с белым грубого помола хлебом за тринадцать копеек, водившемся только в этом районе, и разными историями из старой, дореволюционной жизни, которые память еще оставляла в ее распоряжении, — Евдокия Ивановна была 1907 года рождения.
— О! — воскликнула вдруг Кира, уперевшись глазами в информационный щит, прикрепленный к забору.
— Что? — приблизился Алексей и прочитал: «Приносим извинения за временные неудобства». Он вопросительно глянул на Киру.
— Да нет, вот, — показала она. — «Регул-Инвест-Строй». Митина контора.
Это открытие произвело на него гораздо меньшее впечатление, чем можно было ожидать, зато Кира заметно расстроилась.
— Н-да, — только и сказал он и потер лицо ладонью. — Прямо судьба какая-то… Правильно говорят: Москва — маленький город, — добавил он, немного помолчав.
Они вышли на Остоженку и зашли в абсолютно пустой «Кофе-Хаус». За окном, на которое падали и меланхолично сползали дождевые капли, безучастно стоял ее серый «Лексус», и в темном салоне, как в шкатулке, хранился запах ее жизни.
Они сидели напротив друг друга, он смотрел на ее руки, на кожу вокруг глаз и представлял, как это могло бы быть. Резко, отчетливо в пустом помещении раздался сигнал ее мобильного телефона. Звонил Митя узнать, где она так поздно. «С Аней Кедис, скоро буду», — успокоила она недрогнувшим голосом, и Алексей поразился этому чисто женскому природному хладнокровию.
— А вот с Митей ты не дрался, — вдруг сказала она, отложив телефон.
Тоска изобразилась на лице Алексея. Он зачем-то взял блестящую ложечку и стал побалтывать ею в чашке, возмущая благородную коричневую поверхность кофе.
— Ты отдал меня ему, — опять сказала Кира с дела-ной обидой, но именно так, чтоб эта искусственность была видна.
— Ты не вещь, чтобы тебя можно было кому-то отдать. Ты сделала такой выбор. Вот и все. Я уступил.
На подоконнике лежала забытая кем-то газета, которую не успели убрать официанты. Один из заголовков сообщал, что российские рафтеры пропали в Синьцзяне, в Северо-Западном Китае. На полосе имелась и схема этих мест и были отмечены города с какими-то сказочными, неслыханными названиями. Он задержал глаза на схеме, и Кира тоже стала смотреть туда. Читать было не очень удобно, так как газета лежала косо и на самом краю, но ни он, ни она не сделали даже попытки придать ей более приемлемое положение, точно это было частью какой-то игры, в которую играли по умолчанию и правила которой нужно было угадывать.
— Карашар, Ка-ра-шар, — повторила она несколько раз. — Кашгар. Знаешь, где это?
Он кивнул.
— Я уже где-то слышала эти названия.
— Где?
— А, — она легкомысленно взмахнула рукой, — не знаю. В новостях, что ли. Прицепилось. Каш-гар. Так-ла-Макан, Та-кла-Ма-кан. — Она прислушалась к этим словам. — Уехать бы…
— Там еще есть город, — заметил он, — с красивым названием Хотан.
— Вот куда-нибудь туда. Чтоб никакой Европы. Сидеть под горой и смотреть на ее сахарную вершину. Есть виноград. Бродить по узким улочкам, вздымая розовую пыль. Встретить там Ходжу Насреддина… Боже, как тяжело.
Он подумал, что так сказать — «Боже, как тяжело» — могла только она сегодняшняя, а та девушка, которую он знал когда-то, не сказала бы так ни за что. Однако время идет, и вместе с ним к нам приходят слова наших матерей, оно приносит слова наших отцов. Время, приносящее чужие слова, которые предназначены для того, чтобы стать нашими. Время, которое идет. Которое возвращает то, что принадлежит нам, даже если его об этом не просишь.
Но он задавил в себе это мстительное чувство.
— А что, — повернул он к себе газету со статьей о пропавших рафтерах, — поедем, посмотрим, как люди живут?
Кира подняла на него глаза, и непонятно было значение ее взгляда. Так смотрят и на детей, и на умалишенных, и просто так, думая о чем-то своем. Но еще и тогда, когда мысль собеседника внезапно захватывает своей неожиданностью и ровно, красиво распускается в сознании слушающего.
— С Митей не надо было драться, — сказал Алексей, когда они вышли из кафе и встали с разных сторон машины. — Не знаю, понятно ли тебе, но его надо было убить, а не драться с ним.
— Да нет, я понимаю, — сказала Кира, садясь за руль и устремляя прямо перед собой свои янтарные глаза, волшебство которых скрадывал недостаток освещения в салоне. — У меня рюкзака нет, — сказала еще она. — Одни чемоданы.
Дознаватель приглашал в среду к одиннадцати ноль-ноль. Несмотря на то что рана на ноге еще давала о себе знать, Алексей вызвал такси и прибыл на встречу в УВД «Ломоносовский» точно в назначенное время. В кабинете, обычным украшением которого служили два портрета — президента Путина и министра внутренних дел, Алексея ожидал худенький, совсем молоденький, но самоуверенный человек. Самоуверенность эта выражалась прежде всего в той неторопливости, с которой он проживал на глазах посетителя каждую отмеренную ему секунду, ни на мгновение при этом не сомневаясь, что это не ему кто-то отмеряет их, а это он сам достает их по своему разумению и по собственной нужде из стального сейфа с винтовой ручкой, покрашенного серой краской казенных разлук.
Алексей, опираясь на костыль, приблизился к столу, вручил дознавателю повестку, после чего получил приглашение присесть на железный стул, обитый бордовым дерматином.
— Ну что ж, — сказал дознаватель, — вот вам ручка, вот бумага, и просьба описать все как было. От первого лица, конечно, и, по возможности, точнее.
Описание происшествия заняло у Алексея не более десяти минут. Все это время дознаватель листал бумаги, подшитые в какую-то папку, и этот звук мешал Алексею и раздражал его.
— Работаете, значит, господин Фроянов в Эдинбургском университете? — спросил дознаватель, поворачивая к себе лист, исписанный Алексеем.
— Именно так. — Алексей не счел нужным уточнять название организации, в которой он трудился.
— Почему набросились на гражданина Умарова?
Алексей даже опешил от такого вопроса, но быстро овладел собой.
— Там же я все написал, — удивился он, кивнув на объяснительную.
