После последнего разговора с Кирой Алексею стало многое безразлично. Письма своего коллеги Джонатана, которые он ежедневно обнаруживал у себя в ящике электронной почты, он едва пробегал глазами, с трудом вникая в их смысл. С каким-то удивлением он стал думать о том, что, возможно, такие слова как долг, честь утеряли власть над людьми, и единственно, чему они еще безоговорочно повинуются — это любовь. Ему необходима была какая-то другая реальность, поэтому он без размышлений и даже с удовольствием принял предложение Графа прокатиться в Киржач, где «Музыкальному десанту» предстояло дать один из своих военно-патриотических концертов.
Рано утром Алексей вышел во двор, где его уже ждал микроавтобус «Музыкального десанта» с Графом за рулем. Предстояло еще забрать Стаса из Ново-Косино, где тот жил у своей невесты, отвечавшей в этом импровизированном коллективе за фото- и видеосъемку, и туда же на своей машине к условленному часу должен был подъехать Саша Карпухин, поэт и племянник знаменитого командира группы «Альфа». Рандеву состоялось, все заняли свои места в микроавтобусе Графа и покатили какими-то пригородами на северо- восток, где мегаполис сплетался и боролся со старой русской одноэтажной застройкой.
Маленький владимирский Киржач был знаменит главным образом тем, что в его окрестности известные полковники Гагарин с Серегиным совершили свой последний полет. Но не воспоминание об этом трагическом событии позвало «Десант» в дорогу. По предварительным данным, на этот раз «Музкальному десанту» предстояло выступить перед курсантами местного кадетского корпуса, которых развелось по всей России, но по дороге оказалось, что по поводу аудитории у десантников оставались непонятные Алексею сомнения. Складывалось впечатление, что Граф и Стас, подобно музыкантам Бременским, готовы были колесить по стране и петь для всех подряд, кто согласился бы слушать их невеселые баллады, и, подобно великому Суворову, никогда не интересовались, сколько их ожидает врагов, сиречь слушателей, а только спрашивали, как делал согласно легенде этот знаменитый полководец, — где они?
И в этих обстоятельствах дотошность, с которой он совершал расспросы, показалась Алексею просто нелепицей. «Все, все закончилось» — звучало у него в голове — мягко, словно это в черепной коробке осторожно ходила кошка, — и эти слова как бы разжимали внутри него какие-то тугие, жесткие комки, которые, разворачиваясь, превращались в мягкие подушки. В окне мелькали чьи-то дома, выплывавшие из мутной утренней каши, и рассвет занимался где-то в неизъяснимом пространстве, за тоннами облаков, и возвещал о себе лишь серым светом, а у него перед глазами сменяли друг друга слайды, чуть размытые далеко отстоящим временем. Вот зимние каникулы, они возвращаются из лесхоза, где ходили на лыжах в гулких, заваленных снегом лесах; его место в автобусе почему-то оказывается рядом с Кирой. Он садится и берет ее руки в свои, и это происходит так естественно, что она и не думает отнимать их. Автобус едет долго — часа три, но они ни о чем не говорят, а молча смотрят друг другу в глаза. Потом они стоят у нее в подъезде, держат друг друга за руки и тоже смотрят друг другу в глаза, потом ему уже нужно домой и ей тоже, и он едет домой, оглушенный этим счастьем, которое обрушилось на него совершенно внезапно, как лавина, как чудесный и непрошенный как будто дар — столь лучезарный, что невольно приходила мысль, что и жить-то стоит, чтобы еще раз подержать его в своих ладонях, не подозревая при этом, что место на шкале времени, где произошла эта встреча, неподвижно, как некая волшебная комната, войдя в которую, вам не суждено будет больше туда вернуться; но за вами через нее пройдут другие, и есть возможность сравнить ощущения…
Алексей очнулся от своего наваждения только тогда, когда белая надпись на синей табличке возвестила о начале городской черты Киржача. Городок лежал на возвышенности и весь группировался вокруг старинных торговых рядов с обязательной сплошной колоннадой, да еще заметным центром был светленький беленький монастырь, основанный, по преданию, самим Сергием Радонежским. Здесь уже лежал снег, которого в Москве и духу не было.
Сначала микроавтобус с десантом довольно долго стоял у здания городской администрации, а Граф и Стас, изучая диспозицию, с кем-то нудно говорили по мобильной связи. В конце концов выяснилось следующее: местная организация участников военных конфликтов установила в городском парке обелиск своим погибшим товарищам, и в рамках этого события намечался небольшой митинг и выступление музыкантов. К микроавтобусу подъехал наконец какой-то мужчина на «Жигулях» и поехал вперед, показывая дорогу к парку. В парке стало известно, что после митинга предполагается неофициальная часть, и вот там-то и предстояло «Музыкальному десанту» сказать свое музыкальное слово. Граф со Стасом отправились осматривать помещение и аппаратуру, а Саша Карпухин, Ира и Алексей остались на митинге.
Сам обелиск был установлен на нижней аллее парка, под старинными липами и вязами, но из-за сильного снегопада, прошедшего накануне, разместить всех участников митинга в таких сугробах оказалось невозможно. Поэтому митинг решили провести неподалеку — на главной парковой площадке, украшенной какой-то скульптурой внушительных размеров. Пятиметровая фигура из бежевого базальта была залеплена шедшим ночью снегом как раз со стороны, обращенной к собравшимся, и лица ее было не разглядеть.
— Кто это? — спросил Алексей у мужчины из «Жигулей».
— Это Родина-мать, — пояснил тот, — а наша стела там дальше, внизу. — Он показал рукой, где именно, и между стволов Алексей разглядел невысокий черный обелиск. — Просто там снегом все засыпало, там не поместимся.
Понемногу пустая площадка перед Родиной-матерью начала заполняться людьми. Какие-то ребята возились с проводами, настраивая микрофоны. Рядом с ними, поглядывая за их работой, стоял худенький паренек с кофром музыкального инструмента, судя по очертаниям — саксофона.
Появились школьники, за ними небольшой колонной откуда-то снизу явились кадеты в мешковатых шинелях. Веселой толпой прошли женщины предпенсионного возраста с гвоздиками в руках, и Алексей сначала подумал, что это работницы какого-нибудь местного предприятия, но мужчина из «Жигулей» пояснил, что это матери солдат, погибших в локальных конфликтах. Было уже довольно зябко.
По левую сторону от монумента стали матери, держа в руках по одной красной гвоздике. На противоположной стороне выстроились кадеты, так что получалось, что матери стояли напротив кадетов, а бывшие солдаты, которых смерть обошла, некоторые тоже с гвоздиками — напротив школьников. Школьникам раздали маленькие желтые свечки.
— Прошу зажечь свечи, — проговорил в микрофон пожилой человек, как потом оказалось, местный поэт и ведущий митинга.
Из динамиков, прикрытых жидкими шеренгами стоящих, донеслись звуки государственного гимна. Мужчины приосанились, кое-кто снял головные уборы.
— Уважаемые киржаки, — провозгласил пожилой человек, когда звуки гимна смолкли. — Прошу считать митинг, посвященный Дню матери и памяти павших в локальных конфликтах, открытым. Слово предоставляется заместителю главы Киржачского городского поселения Разумнову Виктору Петровичу.
Виктор Петрович шагнул вперед к микрофону:
— Дорогие товарищи, — начал он, — как сказал один философ, если не хочешь кормить свою армию, придется кормить чужую. Мы забыли об этом, и результаты нашей забывчивости не замедлили сказаться. Беда стала приходить в семьи наших людей. Но годы унижений остались позади. Россия встает с колен, и больше никому не удастся принудить нас на них опуститься. В этом я заверяю вас не только как представитель власти, но и как представитель партии «Единая Россия». И позвольте выразить глубокую благодарность нашему президенту, которую, я надеюсь, все здесь разделяют, за его патриотический труд на благо нашей страны и ее обороноспособности.
Какая-то облезлая собака, пугаясь людей, металлических звуков мегафона, наискосок перебежала площадь. Пожилой ведущий, по интонации уловив конец вступительного слова, приблизился к микрофону и провозгласил:
— Свой музыкальный подарок вам, дорогие матери, дарит Алексей Сафонов.
Из-за спин детей вышел худенький Алексей Сафонов с огромным блестящим холодным саксофоном и исполнил этюд Бретелиуса. Пока звучали звуки простуженного саксофона, по стежке от монастыря по направлению к митингу, склонив набок голову в фиолетовой скуфейке, шел худой высокий священник. Алексей Сафонов вонзил последний звук в холодный воздух и отнял мундштук от заиндевелых губ. Аплодисменты, которые на открытом воздухе казались жидкими, были ему наградой.
Теперь Виктор Петрович поменялся ролями с ведущим и предоставил слово ему самому. Имя и
