Когда-то давно, когда она училась в школе, больше всего Аля любила субботу. Она нравилась ей радостью безделья, предвкушением свободного времени, когда можно предаваться забавам и мечтам. Теперь она полюбила воскресный вечер, когда пустеют улицы и вагоны метро, когда пожилые дачники влекут в рюкзачках и тележках остатки урожая и руки их украшают флоксы, гладиолусы и хризантемы, когда инерция выходных слабеет и стремится к покою темной, несуетливой ночи, когда город словно бы сосредоточивается и набирается сил, чтобы перебросить свои неопределенные чувства, надежды и заботы еще через одну неделю.
Бодрым, упругим шагом она шла к нему, и облегающий бедра плащ с легким запозданием откликался на движения тела, и в его формах чувствовалась соблазнительная тяжесть плода, готового сорваться с ветки. Она оценила то растерянное восхищение, с которым он следил за ее приближением, и внутренне улыбнулась.
– Как Марианна? – поинтересовался Илья.
– Марианна уехала с друзьями в Тибет на кору.
– Трансцендентально, – одобрил Илья.
– Она считает, что она призвана.
– К чему призвана?
– К постижению и особым деяниям, – пояснила Аля.
Несколько молчаливых шагов Илья обдумывал ее ответ.
– Странно получается, – задумчиво сказал он, – из моих знакомых если кто и призван, то непременно в Тибет или в Непал, а вот в Дивеево или, скажем, в Задонск никто почему-то не призван.
Затем он назвал несколько хорошо ему известных ресторанов.
– Ты хочешь есть? – спросила Аля, и он не знал, что на это отвечать.
Разговаривая, они свернули с Комсомольского к набережной и как-то незаметно подошли к ее дому .
– Вот здесь я живу, – сообщила Аля. – Давай на лавочке посидим, – предложила Аля. Она смахнула со скамейки несколько палых кленовых листьев и села.
– Раньше, когда маленькая была, – сказала она, – можно было ногами болтать. – Она задержала свой взгляд на его лице, которое показалось ей усталым и разочарованным, и сказала веселым голосом:
– Не переживай. Замерзнуть не позволю. Я гостеприимная.
Невольно он посмотрел на руку с обручальным кольцом. Она перехватила его взгляд:
– Тоже призван. Призывник. Тоже призвали его от меня. Неведомая сила.
– Очарованный странник, – то ли спросил, то ли утвердительно сказал он, присаживаясь рядом.
– Скорее разочарованный, – усмехнулась Аля. – Я вот сижу и думаю: а зачем я тебе все это рассказываю?
Илья открыл было рот, чтобы ответить, но тут же его закрыл. Молчание, смешавшись с тревожной темнотой, надвинулось на них вплотную.
– И что? – с деланым раздражением, немного капризно спросила она.
– Да как тебе сказать, – проговорил он с улыбкой, – ответ не могу выбрать. У меня их несколько. И все небезупречны. В том смысле, что ни один из них не обладает всей полнотой истины, – поспешил пояснить он.
– Тогда давай все по очереди, – решила Аля.
– Может быть, я внушаю тебе доверие? – сказал Илья со смешком, но Аля, видимо, ждала чего-то другого.
– Тогда серьезно, – сказал Илья. – Коль скоро мы коснулись живых предметов, почти одушевленных, а все мои ответы не обладают полнотой истины, то, отвечая по очереди, ты как бы упускаешь целое, ибо, разъятое на части, оно перестает быть целым, а значит, и живым. Так что видишь, и по очереди говорить не приходится, чтобы не обеднить целое, и само целое неизъяснимо. А тот, кому удастся слово, может считаться величайшим из людей.
Опять повисло молчание.
– О чем думаешь? – спросил Илья. – О том, что я не величайший из людей?
– Да о том думаю, что призывники стали частью призвавшего их целого, ребенок у мамы, отец его неизвестно где, на улице что-то... бр-р... прохладно, в доме гаснут огни... – проговорила Аля и на этом замолчала.
Порыв холодного ветра бросил в них пятерней кленового листа.
– Ты знаешь, у меня чувство, что во мне что-то меняется, – время идет, и оно меняется. Знаешь, – и голос ее обрел чарующую глубину и прелесть Нильсовой дудочки, – мне кажется, я становлюсь хуже, чем была раньше.
– Я тоже, – сказал Илья. – Это мне знакомо.
– Странно это, – задумалась Аля. – Ведь вроде считается, что мы должны становиться лучше, а происходит все наоборот. Как у Андерсена в «Снежной королеве». Ты помнишь? Как будто и вправду во мне сидит осколок того зеркала. Не могу только вспомнить, когда он в меня попал...
Это признание словно бы толкнуло их друг к другу.
– Ну пошли, – просто и решительно сказала Аля и первая поднялась со скамейки. – Посмотрим мои детские фотографии, – усмехнулась она.
Потом уже он все вспоминал, как она шла к нему, как подходила к нему, и он видел, как она подходит ему, и может быть, в ту минуту она думала то же самое.
Так, быть может, и несколько неожиданно начались эти встречи. Аля оставляла ребенка своей маме, и они с Ильей ехали куда-нибудь ужинать. Иногда Тимофей присоединялся к ним на правах свидетеля их стремительного счастья, и тогда они позволяли себе даже пару часов танцев, превращая свидания в вечеринки с ограниченным составом участников.
Аля больше не была так откровенна, как в тот первый вечер и все попытки Ильи проникнуть в ее прошлое обращала в шутку. О своем муже она тоже больше не говорила, и несмотря на обручальное кольцо, которое она не снимала, он стал думать, что это с ее стороны всего лишь какая-то игра с непонятными для него правилами.
Бывало, он видел Аннушку. Ему нравилась эта девочка, немножко грустная и внимательная, совсем не похожая на свою мать. Иногда взгляд ее уходил в некую недоступную прочим даль, глаза туманились поволокой, сообщая ему добрую, благостную загадочность, и не хотелось отводить глаз от этой прелести, которое являло в такие минуты ее лицо.
Иногда, впрочем, он думал о том, как назвать те чувства, которые она в нем поселила, но думал осторожно, вокруг да около, как бы не решаясь ступить на почву размышлений, которая может обернуться болотной трясиной, откуда нет выхода. Редко с ним такое бывало, но сейчас осязаемое настоящее он предпочитал каким бы то ни было перспективам. Он стал привыкать к ней, стало случаться, скучал по ней, и это ему нравилось.
Слово «любить» он приберегал как монету, не имеющую хождения в той стране, куда прибило его потерявший снасти корабль.
В своей компании он работал уже шестой год и стал там почти незаменимым человеком. Не раз уже приходила ему мысль начать собственное дело. И время для этого как будто пришло. Казалось, его пятилетний путь в области наружной рекламы весьма логично приводил к такому решению. «Почему бы и нет?» – думал он, но возражений было столько, что разбирать их как следует он избегал.
На первый взгляд не было ничего сложного в том, что он затеял. Он знал людей, у которых можно было взять деньги, знал, кому и как их отдать, чтобы поставить свои собственные щиты; более того, он знал, что когда-нибудь сделает это, но все медлил и медлил.
«Несложный бизнес, в сущности, даже не бизнес – схема, – уговаривал он сам себя, – стоит только организовать его, и он его обеспечит, высвободит время и позволит вернуться к занятиям, к которым чувствовал он симпатию и интерес». И этой мысли, выглядевшей довольно правдоподобно, отдавал он на откуп свои сомнения.
июнь 1993 – ноябрь 1998
Вопреки теории Куэ и тем ее итерпретациям, которые делала Вероника из кафе «Ваниль», деньги приходили к Илье легко. Колыбельная музыка, как будто должная символизировать неудачу, звуча из его
