Все еще будет

пронзительного ветра, безудержно гнавшего мириады колких снежинок вдоль великой реки.

Катание на санках Николай Петрович не без основания считал занятием, не соответствующим его солидному возрасту и положению. И все же среди спускавшихся с горы морозным воскресным утром можно было увидеть и московского профессора с дочерью. Хандра Маргариты начала серьезно беспокоить Николая Петровича, и он посчитал, что свежий морозный воздух взбодрит ее, пойдет на пользу.

Скатившись с горы, пошли вдоль набережной. Морозец выдался крепкий, знатный. Скоро до бесчувствия озябли руки, потом предательский холод стал сковывать пальцы ног – в такой мороз не до фасону, надо было валенки надевать! Резко ускорив шаг, отец с дочерью, не сговариваясь, направились к ресторану яхт-клуба. У Маргариты была лишь одна мысль – поскорее согреться, а вот Николай Петрович грешным делом имел тайную мыслишку отведать знаменитого вольногорского судачка.

Более того, в ресторане яхт-клуба была исключительная калгановая настоечка. А калган-трава, к слову сказать, растеньице презанятное. Цветочек невзрачный, желтенький. Но вся сила в корешке, на котором, собственно, на севере знающие люди настоечку и готовят. На Руси калган-траву звали могущником за великую силу. Так вот, живая вода, которой был оживлен легендарный Руслан, взята была из родника, вокруг которого как раз в обилии произрастал тот самый могущник.

Ну разве человек разумный сможет устоять перед коварным искушением отведать такое чудо? Тем более тот, у кого губа далеко не дура.

Немудрено, что в ресторане яхт-клуба был аншлаг. Поэтому пришлось немного обождать, пока убирали только что освободившийся столик. По ступенькам спустились в нижний зал, расположенный в полуподвале. После слепящего зимнего солнца полумрак зала представлялся почти кромешной темнотищей, из которой неожиданно донесся негромкий и до сердечной боли знакомый Маргарите бархатисто-шоколадный баритон.

А уже в следующую долю секунды как по волшебству обострившееся зрение открыло перед ней и его обладателя. Спиной к Маргарите сидел Иван Григорьевич Иноземцев собственной персоной. Его спутницей была та самая прелестница-брюнетка с длинными волосами, которую она видела на причале яхт-клуба в сентябре. Иван Иноземцев был так увлечен приватной беседой (или, увы, спутницей), что не обратил ни малейшего внимания на появление новых посетителей. Впрочем, до Маргариты долетали лишь отдельные слова, поскольку эти двое говорили вполголоса. Подслушивание, безусловно, было ниже ее достоинства и тем более в ее планы не могло входить по определению, но укрыться от произносимых слов она ведь тоже не могла. Хотя, если честно, опять получалось немножко некрасиво.

Подруга Ивана Иноземцева, которую он называл Лизой, сидела к Маргарите лицом, а потому и голос ее был более отчетливым:

– Конечно, я не оставлю тебя. Глупый-глупый Ванечка!

Так уж вышло, что дальше Маргарита пару предложений не расслышала. Потом то ли Лиза добавила громкости своему соловьиному голосу, то ли у Маргариты повысилась острота и цепкость слуха, но до ее уха проворным шмелем долетел и следующий приторный пассаж:

– Милый мой дружочек, ты по-прежнему считаешь зазорным меня попросить о чем-то. И это после стольких лет дружбы! Тебе надо было сразу мне обо всем рассказать. К чему все эти глупые секреты!

Голос у Лизы был сладчайший, сахарный. Его ответ Маргарита не расслышала. Во-первых, Иноземцев говорил как профессиональный подпольщик на ответственном задании – при всем желании мало что разберешь. Кроме того, как раз в это время – весьма некстати – вздумал подойти официант, и Николай Петрович начал долго и нудно делать заказ, по пять раз кряду меняя свое решение: «Нет, картофель фри на гарнир не пойдет, лучше простого салату. А впрочем, нет, друг мой, давайте – гулять так гулять. Хотя, собственно, салат все-таки лучше для здоровья. В моем-то возрасте уже надо себя почаще контролировать». Такое вот мучение.

Когда они опять остались одни, Маргарита вновь услышала ее голос:

– Я выбиралась и не из таких переделок. Знай, что у тебя нет и никогда не будет более преданного друга, чем я.

Маргарита увидела, как Лиза чуть привстала из-за стола и противно поцеловала Иноземцева в щеку – точно так же, как тогда, на пирсе. Он не остался безучастным – в ответ сжал ее пухлую, щедро разукрашенную кольцами руку.

Дальше терпеть это не было никакой возможности. И никаких сил.

Маргарита, со сжавшимся сердцем, тихо попросила отца уйти домой, сославшись на внезапно поразившую ее головную боль. Обеспокоенный Николай Петрович по простоте душевной заговорил излишне громко, и его слова «Меня очень беспокоит твое здоровье, Риточка» все-таки долетели до тугоухого и бесчувственного Ивана Иноземцева. Он резко обернулся, встал из-за стола, учтиво поздоровался с Николаем Петровичем и повернулся, чтобы поприветствовать Маргариту, но ее уже и след простыл. Как говорят, вот она была – и нету.

Всю дорогу домой Маргарита пребывала в горестном молчании, а Николай Петрович всю дорогу пытался догадаться, что же так терзает и мучает ее. Спрашивать бесполезно – ответ очевиден, точнее, не сам ответ, а его отсутствие. Еще раз пожалел да мысленно посокрушался, что рядом с ним нет его дорогой Кати: она бы женским чутьем угадала, что к чему. Для мужчины же угадывание женских мыслей – дело абсолютно бесперспективное. Как говаривали в старые времена, пока баба с печи летит, семьдесят семь дум передумает. Попробуй тут угадать, что за мысли роятся в голове строптивой дочери! Пораскинув умом, профессор Северов для своего же личного спокойствия все списал исключительно на плохое самочувствие дочери.

Вот уж воистину: девичья душа – кромешные потемки.

Глава тринадцатая, в которой выясняется, кто лопух

Дроля, шутишь или любишь?
Дроля, я тебя люблю.
Ты, наверно, дроля, шутишь,
А я ноченьки не сплю.

Вечером неожиданно (и очень кстати) позвонил Гарри. После отъезда Маргариты из Лондона они продолжали общаться по электронной почте, но звонил он редко. Сказал, что очень соскучился, летом собирается приехать в Вольногоры, попутешествовать по его окрестностям и, если представится такая возможность, спуститься вниз по реке до Нижнего и уже оттуда поездом вернуться в Москву.

Маргарита против неожиданных планов Гарри не возражала. Напротив, она не без удовольствия представляла, как пройдется по набережной под руку с Гарри на глазах у Иноземцева. Они, конечно же, зайдут в ресторан яхт-клуба и опять случайно встретят там его. Она предвкушала, как исказится и побелеет его лицо, когда она скажет – небрежно и невзначай – «Это Гарри». Ее воображение рисовало все новые и новые сцены торжества над дорогим Иваном Григорьевичем, но это отвлекало лишь на время – мысли упорно продолжали возвращаться к пасмурной, гнетущей реальности.

Потом позвонила Алиса. Она была уже в курсе планов Гарри и нисколько не сомневалась, что в Бостон он вернется не один, а с Маргаритой. Переехав в далекую Америку, Алиса отчаянно страдала от разлуки с сестрой, а теперь, будучи в интересном положении, непременно хотела видеть ее рядом. Причем как можно скорее.

«Ты даже не представляешь, как нам будет хорошо вместе. Кроме того, ты так хорошо ладишь с детьми. Без тебя я с малышом просто не справлюсь», – трещала она неугомонной сорокой. Маргарита не знала, были ли в настоящий момент планы Гарри действительно столь далеко идущими, но ее внутреннее «я» объединяться с Гарри категорически отказывалось.

Алиса продолжала оживленно рассказывать, как красива осень в Новой Англии, как отличается Бостон от остальной Америки, как замечателен ее дом с балконом, смотрящим на неоглядный океан, – хитроумно завершая каждый свой пассаж выводом о том, что Маргарите там непременно понравится.

Выходило как-то нехорошо. Вводить Гарри в заблуждение и давать ему надежду лишь для того, чтобы отомстить Иноземцеву, было просто отвратительно, подло, низко. С этим надо было в срочном порядке что- то делать.

Решила подумать, как быть. Пока же ничего путного в голову не приходило. Мозг отказывался решать задачи с взаимоисключающими условиями – насытить кровавой местью уязвленное самолюбие и не навредить бедному, ни в чем не повинному американцу.