Пэтти в колледже

а я едва перемолвилась с ней словом.

На следующий день Пэтти медленно шла с обзорных лекций домой и вдруг заметила, как Оливия Коупленд пересекла кампус, достигла Соснового Утеса и явно намеревалась прогуляться в одиночестве.

— Оливия Коупленд, погоди минуту, — позвала Пэтти. — Ты идешь на прогулку? Можно мне с тобой? — спросила, задыхаясь от скорого шага.

С нескрываемым изумлением Оливия согласилась и Пэтти пошла с нею рядом. — Я просто узнала вчера, что ты живешь в Сорренто, и хотела с тобой поговорить. Я была там однажды и считаю, что это самое восхитительное место на земле.

Глаза Оливии сверкнули. — Правда? — промолвила она, открыв рот от удивления. — О, я так рада! — И не успев опомниться, она уже рассказывала Пэтти про то, как она поступила в колледж, чтобы доставить удовольствие отцу, и как она любит Италию и ненавидит Америку; а о том, что она не рассказала, то есть, о своем одиночестве и тоске по дому, Пэтти угадала сама.

Она поняла, что девочка и правда поразительна и твердо решила на будущее принять участие в ее судьбе и заставить ее полюбить колледж. Но жизнь у старшекурсницы напряженная, занятая собственными делами, поэтому в последующие пару недель Пэтти редко виделась с первокурсницей, если не считать случайной болтовни в коридорах.

В один вечер они с Присциллой вернулись поздно из города, где они ужинали, и обнаружили темную комнату и пустой спичечный коробок.

— Подожди, я принесу немного спичек, — сказала Пэтти и постучала в дверь напротив, где жила первокурсница, с которой у нее завязалось знакомство по принципу «ты мне — я тебе». Там она нашла своих подруг-первокурсниц леди Клару Вере де Вере и Эмили Уошбэрн. По трем склоненным друг к другу головам и по тому, как они затихли при ее появлении, было очевидно, что только что был прерван какой-то важный треп. Забыв о своей соседке, оставленной в темноте, Пэтти опустилась в кресло с явной целью провести здесь весь вечер.

— Расскажите мне все, дети мои, — сказала она дружески.

Первокурсницы с сомнением переглянулись.

— Новый президент, — предположила Пэтти, — или просто бунт всей группы?

— Это касается Оливии Коупленд, — отвечала нерешительно леди Клара, — но я не знаю, должна ли я что-нибудь говорить.

— Оливии Коупленд? — Пэтти выпрямилась, и в глазах ее вспыхнул новый интерес. — А что такого делает Оливия Коупленд?

— Она заваливает экзамены и…

— Заваливает?! — На лице Пэтти отразилось смущение. — Но я считала ее такой умной!

— О, это правда, но, видишь ли, она не может сделать так, чтобы и другие люди это поняли. Кроме того, — прибавила леди Клара многозначительно, — она боится экзаменов.

Пэтти бросила на нее быстрый взгляд. — Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.

Леди Клара любила Пэтти, но она была всего лишь человеком и сама испытывала страх перед экзаменами. — Понимаешь, — объяснила она, — она слышала множество историй от… э-э… студенток старших курсов о том, как тяжело сдавать экзамены, и про то, какие ужасные вещи тебя ожидают в случае провала, и, будучи иностранкой, она в них поверила. Конечно, мы с Эмили лучше знали, но она была напугана до смерти, совершенно измучена и…

— Чепуха! — сказала Пэтти нетерпеливо. — Вам не удастся заставить меня в это поверить.

— Если бы нас попыталась запугать какая-нибудь второкурсница, — продолжала говорить леди Клара, — мы бы не приняли это так близко к сердцу, но старшекурсница!

— Итак, Пэтти, ты не сожалеешь, что столько всего нам наговорила? — спросила Эмили.

Пэтти засмеялась. — Коли на то пошло, я все время говорю то, о чем жалею полчаса спустя. Однажды я выпущу в свет книгу, озаглавленную «Вещи, которые мне не следовало произносить: коллекция проступков», автор — Пэтти Уайатт.

— Я считаю, это больше, чем проступок, если напугать девчонку до такой степени, что она…

— По-моему, ты считаешь, что сыплешь соль на рану, — невозмутимо сказала Пэтти, — но девочки не заваливают экзамена, потому что боятся; они делают это из-за того, что не обладают знаниями.

— Оливия знала геометрию в пять раз больше моего, однако я сдала, а она — нет.

Пэтти молча изучала ковер.

— Она считает, что ее исключат, и теперь жутко рыдает, — не унималась Эмили, явно смакуя подробности.

— Рыдает! — резко сказала Пэтти. — С чего бы это?

— Наверное, потому что ей плохо. Она вышла прогуляться, попала под дождь и не успела вовремя к ужину, а потом она заметила эти адресованные ей письма. Она там, наверху, лежит на постели, у нее истерика, или римская лихорадка, или что-то в этом роде. Она велела нам убираться и оставить ее в покое. Она ужасно рассердилась ни с того, ни с чего.

Пэтти встала. — Наверное, я пойду и подниму ей настроение.

— Не трогай ее, Пэтти, — сказала Эмили. — Я знаю, как ты поднимаешь людям настроение. Если бы ты не повеселила ее до экзаменов, она бы не завалилась.

— Тогда я о ней ничего не знала, — несколько угрюмо ответила Пэтти, — во всяком случае, — прибавила она, открывая дверь, — я не сказала ничего такого, что, так или иначе, повлияло на ее оценку. — Тем не менее, к комнате Оливии она подходила с не совсем спокойной совестью. Она не помнила, что же она на самом деле рассказала этим первогодкам про экзамены, но ее терзало смутное чувство, что вряд ли это было нечто обнадеживающее.

— Как бы я хотела когда-нибудь усвоить, когда можно шутить, а когда нельзя, — сказала она себе, постучав в дверь кабинета.

Никто не ответил, она повернула ручку и вошла. В одной из спален послышалось сдавленное рыдание и Пэтти помедлила.

У нее не было привычки плакать и она всегда испытывала неудобство, когда плакали другие. Что-то, однако, нужно было делать, она встала на пороге, безмолвно и внимательно разглядывая Оливию, которая лежала на кровати лицом вниз. При звуке шагов Пэтти она подняла голову, окинула вошедшую испуганным взглядом и снова зарылась лицом в подушку. Пэтти нацарапала на табличке «занято», прикрепив ее на двери кабинета, затем пододвинула к кровати стул и села с видом терапевта, который собирается ставить диагноз.

— Итак, Оливия, — начала она деловым тоном, — что случилось?

Оливия разжала руки и показала какие-то измятые бумаги. Пэтти расправила их и торопливо пробежала глазами официально напечатанное уведомление об ошибках:

«Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по немецкому языку (три часа).

Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по латинской прозе (один час).

Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по геометрии (четыре часа).»

Пэтти произвела быстрые расчеты, — три плюс один равно четыре, и еще четыре, равно восемь, — и нахмурилась.

— Меня отошлют домой, Пэтти?

— Боже сохрани, детка, надеюсь, что нет. Человек, который так хорошо поработал по английскому, должен иметь право заваливать все остальные чертовы предметы, если того пожелает.

— Но если не успеваешь за восемь часов, тебя могут отчислить, — ты сама мне так сказала.

— Не верь тому, что я говорила, — заметила Пэтти обнадеживающе. — По большей части, я не знаю, о чем говорю.

— Мне бы не хотелось, чтобы меня отправили назад и мой отец узнал бы о моем провале, когда он столько времени посвятил моей подготовке; но, — Оливия вновь заплакала, — я так сильно хочу домой, что, наверное, меня все это не слишком волнует.