— Ты не знаешь, что говоришь, — произнесла Пэтти. Она положила руку на плечо девушки. — Боже мой, детка, ты промокла до нитки и ты дрожишь! Сядь и сними туфли.
Оливия села и потянула шнурки непослушными пальцами; ничего не получилось, тогда Пэтти развязала их и скинула туфли в вязкую кучу на полу.
— Ты понимаешь, что с тобой происходит? — спросила она. — Ты плачешь не потому, что провалила экзамены. Ты плачешь оттого, что простудилась, устала, промокла и хочешь есть. Ты сию же минуту снимешь эти мокрые вещи и отправишься в теплую ванну, а я принесу тебе чего-нибудь на ужин.
— Я не хочу ужинать, — завыла Оливия и, казалось, снова собралась уткнуться в подушки.
— Оливия, ты ведешь себя, как ребенок, — сказала Пэтти жестко, — сядь и будь… мужчиной.
Спустя десять минут Пэтти вернулась из успешного трофейного похода и выставила свою добычу на столике в спальне. Оливия сидела на краю кровати и безучастно за ней наблюдала, олицетворяя собой картину лихорадочного отчаяния.
— Выпей это, — приказала Пэтти, протягивая дымящийся стакан.
Оливия послушно поднесла его к губам и отодвинула. — Что это? — слабо спросила она.
— Все, что я могла найти горячего: хинин, виски, ямайский имбирь, сироп от кашля, щепотка красного перца и… парочка еще каких-то вещей. Это мое собственное изобретение. После
— Я… я не думаю, что хочу это выпить.
— Пей все — до последней капли, — беспощадно велела Пэтти, и Оливия закрыла глаза и осушила стакан.
— А теперь, — оживленно суетясь, сказала Пэтти, — я принесу ужин. У тебя есть открывалка? А спирта, случайно, нет? Прекрасно. У нас будет три блюда — консервированный суп, консервированная вареная фасоль и консервированный имбирь — и все в горячем виде. Нам сильно повезло, что Джорджи Меррилс была в Нью-Йорке, иначе она ни за что бы мне их не одолжила.
К своему собственному изумлению, Оливия, потягивая острый суп из кружки для чистки зубов и придерживая на колене поднос полный горячей вареной фасоли, обнаружила, что смеется (до этого она думала, что уже никогда не будет улыбаться).
— Итак, — сказала Пэтти, которая, когда с тремя блюдами было покончено, уложила первокурсницу в постель, — мы разработаем план кампании. Несмотря на то, что восемь часов — результат весьма серьезный, все же это не смертельно. Почему ты завалила экзамен по латинской прозе?
— Я никогда прежде ее не изучала и когда я рассказала мисс…
— Естественно, она сочла своим долгом тебя завалить. Тебе не следовало подымать эту тему. Ладно, не вешай нос. Это всего лишь один час, а чтобы отделаться от латыни, тебе хватит и минуты. А что с немецким?
— Понимаешь, немецкий малость сложноват, так как сильно отличается от итальянского и французского, и когда меня вызывают, я становлюсь какой-то пугливой и…
— В целом, выглядишь довольно глупо? — предположила Пэтти.
— Боюсь, что так, — созналась она.
— Ну что ж, рискну заметить, что свой провал ты заслужила. Можешь позаниматься дополнительно и сдать весной. Что насчет геометрии?
— Я полагала, что знаю предмет, но она спросила не то, что я ожидала и…
— Неудачное обстоятельство, но такое случается. Ты смогла бы немного повторить материал и пойти на пересдачу, не откладывая в долгий ящик?
— Да, уверена, что смогла бы, только мне больше не дадут шанса. Вначале меня отправят домой.
— Кто твой преподаватель?
— Мисс Прескотт.
Пэтти нахмурилась, потом рассмеялась. — Я подумала, что если это мисс Холи, я могла бы пойти к ней, объяснить ситуацию и попросить допустить тебя к переэкзаменовке. Иногда мисс Холи бывает человеком. Но мисс Прескотт! Не удивительно, что ты провалилась. Я сама ее боюсь. Она единственная женщина, получившая степень в каком-то немецком университете, и кроме математики ее ничто в этом мире не интересует. Я не верю, что у этой женщины есть душа. Если бы сюда явился один из тех медиумов и дематериализовал ее, то все, что от нее осталось бы, это равносторонний треугольник.
Пэтти покачала головой. — Я боюсь, что спорить с таким человеком бессмысленно. Видишь ли, если она прозрела однажды, то это навсегда. Но не волнуйся, я сделаю все от меня зависящее. Я скажу ей, что ты нераскрытый математический гений; что это проявляется в латентной форме, но если она снова тебя протестирует, то обнаружит это. Ей должно это понравиться. Спокойной ночи. Засыпай и не беспокойся, — я с ней справлюсь.
— Спокойной ночи и спасибо тебе, Пэтти, — донесся из-под одеял довольно веселый голос.
Закрыв за собой дверь, Пэтти немного постояла в холле, обдумывая ситуацию. Оливия Коупленд была слишком ценной персоной, чтобы бросаться ею. Нужно заставить колледж осознать ее ценность. Но это было трудно осуществить. Пэтти уже пыталась заставить колледж осознавать другие вещи. Мисс Прескотт была единственным средством спасения, которое приходило ей на ум, и средством сомнительным. Ей вовсе не улыбалось наносить ей визит, но, по-видимому, ничего другого не оставалось. Она состроила гримаску и засмеялась. «Я сама веду себя, как первокурсница, — подумала она. — Ступай, Пэтти, и не дрогни перед трудностями»; не дав себе время засомневаться, она решительно поднялась по лестнице и постучала в дверь мисс Прескотт. И только тогда сообразила, что, возможно, следовало быть более дипломатичной и отложить свое дело до завтра. Но дверь отворилась прежде, чем она успела убежать, и она поняла, что кланяется в некотором замешательстве мисс Прескотт, которая держит в руке не учебник по исчислениям, а обыкновенный, ежедневный журнал.
— Добрый вечер, мисс Уайатт. Прошу Вас, входите и присаживайтесь, — произнесла мисс Прескотт весьма сердечным тоном.
Погружаясь в глубокое тростниковое кресло, Пэтти мельком разглядела низкие книжные шкафчики, картины, коврики и полированную медь, которым стоявшая на столе затененная лампа придавала мягкие очертания. Не успев встряхнуться и собраться с мыслями, она уже весело болтала с мисс Прескотт о возможном исходе рассказа с продолжениями, напечатанного в журнале.
Мисс Прескотт, казалось, ничуть не удивилась необычному визиту, и, словно лучший представитель человеческой породы, без труда рассуждала на различные темы, шутила и рассказывала истории. Пэтти заворожено ее разглядывала. «Она хорошенькая», — думала она про себя. Ей стало интересно, сколько ей лет. Ни разу до сих пор она не связывала с мисс Прескотт какой-либо возраст. Она рассматривала ее в том же свете, что и научную истину, которая существует, но не зависит от времени или места. Она попыталась вспомнить какую-то историю, которая ходила среди девочек в ее бытность на первом курсе. У нее возникло смутное воспоминание, что в ней содержался намек на то, что мисс Прескотт некогда была влюблена. В то время Пэтти с сарказмом отвергла эту идею, но теперь она почти хотела в нее поверить.
Вдруг, посередине беседы, прозвонил десятичасовой колокол и, вздрогнув, Пэтти вспомнила о цели своего прихода.
— Полагаю, — проговорила она, — Вы недоумеваете, зачем я пришла.
— Я надеялась, — с улыбкой сказала мисс Прескотт, — Вы пришли просто, чтобы меня повидать, безо всяких скрытых мотивов.
— В следующий раз — обязательно, если Вы позволите мне прийти еще раз; но сегодня у меня другая причина, которую Вы, боюсь, сочтете оскорбительной и, — прибавила она откровенно, — я не знаю, как мне ее изложить получше, так, чтобы Вы
— Изложите ее, как Вам угодно, а я постараюсь так не думать, — любезно заметила мисс Прескотт.
— Вам не кажется, что порой девушки могут сказать о способностях друг друга больше, нежели преподаватели? — спросила Пэтти. — Я знаю одну девушку, — продолжала она, — первокурсницу, которая в некотором роде является самым интересным человеком, какого я когда-либо встречала. Разумеется, я не могу быть уверена, но скажу, что однажды она добьется значительных успехов по английскому языку, — настолько значительных, что колледж будет ею гордиться. Так вот, эта девушка завалила столько
