Давид-бека, к которым трудно было пробраться из-за крутизны троп. Гидростанция, впрочем, была только первым шагом к крепости, находящейся за перевалом; продолжая пробивать дорогу в живописном ущелье к молибденовым залежам Каджарана, притянувшим к себе внимание геологов еще в 1939–1940 годах, кафанцы сделали доступной и крепость, куда сейчас можно делать интересные прогулки. Прошлое заговорило для школьников, оно ожило для взрослых.
Свыше двухсот лет назад армяне договорились с грузинами о взаимной военной помощи против персидского хана. Из Тбилиси в Кафан приехал талантливый армянин-полководец Давид-бек, служивший в грузинской армии, и Кафан стал местом средоточия сюникских военных сил. Давид-бек построил наверху, в Алидзоре, неприступную крепость, развалины которой еще отлично сохранились. В стенах Алидзора происходили военные советы. Когда в 1724 году в Араратскую долину вторглись турки и взяли, сломив отчаянное сопротивление армян, сперва Карби, а потом, после многомесячных боев, Ереван, сюникская армия стала оплотом армян против турок. А когда турки двинулись на Зангезур и захватили несколько районов, Давид-бек укрепился в Алидзоре. И старые, мшистые стены развалин, если б заговорили они, могли б рассказать сейчас, как выдержали храбрецы сюникцы и турецкую осаду и штурм. Со всех сторон с криками, со всей современной им техникой — лестницами, факелами для поджога — обрушились турки на крепость. Но сюникцы отбросили их и в свою очередь смелой неожиданной ночной вылазкой обратили турок в бегство[94].
А сейчас над стенами крепости вьются стрижи и ласточки, старые камни расшатывает вечнозеленый вереск и кузнечики верещат в обступившей их густой благовонной мяте.
Каджаран
Живя в Кафане, трудно и представить себе, какие прогулки можно делать в его окрестностях.
Две дороги — одна из Кафана в Горис, другая из Кафана в Каджаран — могли бы привлечь к себе самых страстных любителей красоты и сильных ощущений. Это не только красивые дороги с непрерывно меняющимся, разнообразным горным пейзажем, — это и страшные, хотя вполне безопасные дороги.
На каждой из них есть перевальная точка, — несколько десятков метров, пробитых в скале и огибающих эту скалу по карнизу, идущему полукругом над бездонной пропастью. Они, эти страшные несколько десятков метров, переносят вас сразу из одного мира красоты, высоко вознесенного над одним ущельем, в другой мир — такой же прекрасный, но вознесенный уже над новым ущельем, куда вам предстоит теперь спуститься.
Кто не боится высоты, покидает на этих перевалах машину и предпочитает пройти их пешком. Он будет вознагражден за такую прогулку. Он на всю жизнь сохранит ощущение головокружительной высоты, разверзнутой бездны под ногами, отделенной только одним шагом, только доброй волей самого человека, невольно сдерживающего в себе соблазн: сделать еще шаг, подойти ближе, еще ближе… Мелкими, мельчайшими точками кажется в зеленой мгле этой бездны жилье человека, и желтым шнурком пролегают протоптанные козами тропки.
Начинается новая дорога на Каджаран прямо в городе; она весело бежит некоторое время вдоль реки, почти на одном уровне с нею. Потом поднимается.
Слева от вас вниз и вниз уходит река; далеко внизу показываются очертания гидростанции в зелени маленькой рощи. Справа от вас мягкими зелеными волнами, то выдаваясь ребром вперед, то уходя вглубь, идут один за другим складчатые горные склоны; и шоссе послушно огибает каждую из этих складок, незаметно поднимаясь все выше и выше. Над зеленью этих складок стоят кирпично-красные зубцы голых скал. И, словно насмехаясь над вами, недоступные ни для каких охотников, прыгают по этим скалам с невероятной воздушной грацией дикие козы. Их не достать никакой пулей… Они это знают. Вот одна стала на самом конце скалы, стоит неподвижно, как изваяние, скосив рога, и вам кажется, что она глядит на вас вниз и смеется янтарными глазами.
Приблизился горный мысок, носящий название Сурикап. Перевал, пробитый в скале, огибает его. За Сурикапом уже можно увидеть Алидзор и каменные руины крепости. Начинается широкий простор Каджарана — суровая стена гор у самого верховья реки Вохчи. На этой суровой высоте родится первое биение пульса маленькой речки. Совсем недавно здесь все было дико и безмолвно. Сейчас внизу вырос целый промышленный городок, стоящий на новом богатстве Армении, — на залежах молибдена.
Верхом в Горис
Спустившись назад в Кафан, следует предпринять еще одно путешествие по Зангезуру — проехать в Горис. Но чтоб оценить всю прелесть этой поездки, лучше отказаться от удобного местечка в автомобиле, достать верховых лошадей и договориться с хорошим, знающим старые тропы проводником, — ведь еще недавно эти старые тропы были здесь единственными. Путь предстоит дальний — с ночевкой. Путь предстоит трудный — по ущельям и перевалам, по карнизам и склонам, где осыпается земля из-под ног прямо в пропасть. Путь предстоит тяжелый — под едким зноем кафанского солнца, под укусами оводов и комаров, в туманах кафанского леса. И нет прекраснее этого длинного, трудного и тяжкого пути, который закалит ваше тело и долго-долго потом будет вспоминаться вам во всех незабываемых своих подробностях!
Спать надо лечь пораньше. Задолго до рассвета, в темноте, вы вдруг просыпаетесь, услышав, как переступают ногами под вашим окном привязанные лошади и как шумно дышат они, втягивая мягкими губами из мешка крупный золотой ячмень. Недоспанная ночь, холодок между плеч, чернота неба вверху, словно колодец глубокой воды, где колышутся блестками звезд ее струйки, неполное ночное сознание, когда еще тянет к себе подушка, поиски ногой невидимого левого стремени, взлет на невидимое седло, — и баюкающий, как люлька, ход лошади… Долго еще вы не увидите земли, но зато ночь в горах откроет вам пейзаж неба — зрелище, которого иные горожане так и не узнают до конца дней своих. Вы то и дело засыпаете в седле, вздрагиваете, пробуждаетесь и каждый раз дивитесь, что не свалились. Мягко ступает конь сперва вдоль невидимой речушки, потом — набирая высоту, хрустя железной подковой по мелкому камню. Темными силуэтами проходят, словно кланяясь и исчезая, скалы.
В четвертом часу — бледный восход утренницы над горами, уже медленно отходящими от темного небесного фона. Ночь на исходе, утренняя звезда ярка, ясна, расширена неестественной шириною перед вашими затуманенными от усталости глазами, — и такою восходит на бледнеющем небе, торжественно борясь с его побледнением своим напряженным блеском. Все вокруг, подобно ей, напряжено и расширено; ночь занята работой; вокруг, на земле, словно таинственная смена декораций за занавесом в театре: звук отдается чем-то неестественно-громким, словно что-то переставляют и передвигают, вколачивают гвозди в густую тишину. Вы отдыхаете глазами на небе, к которому привыкли за эти несколько часов ночной езды, и вдруг замечаете, что это прочное небо уходит от вас все дальше и дальше, а ближе и ближе придвигается, становясь видимой и чувствуемой, земля. Рассвет как бы снимает покров, под которым ночь так таинственно сменяла свои декорации: в перламутровом блеске лежат леса; белеют, как повитые пухом, стволы буковых деревьев; вокруг мшистого остова гигантской скалы вьется колючий кустарник с ярко-красными ягодами; твердая и лакированная ветка гранатового деревца вытягивается вам навстречу с фарфоровым, красным, как мясо, цветком, сидящим прямо на круглом плоде. Ухо расслышало первое чириканье птицы; сейчас встанет солнце. И точно: над острыми вершинами гор, заслонившими горизонт, появляется золотой венчик, за ним — острый сверкающий диск. Сразу лес и прогалины, ущелья и долины, речка и придорожная трава — все налилось шумящими потоками солнца, все засверкало и зашумело, словно кто-то уронил тишину и она разбилась на тысячи осколков. Вещи получили краску и теплоту, и от земли встало то, чего ночью не было, и отсутствие чего, быть может, и отделяло вас так от земли: встал запах. Солнце словно выжало пот из расселин и почвы, — тысячью знойных ароматов пахнуло на вас, органическими частицами тленья из-под вековых камней, испарением воды, сладким дыханием множества цветов, гниющими частицами древесных стволов, запахом листьев груш и грецкого ореха, десятками эфироносов. А вместе с потом земли, тоже в
